Сокровища старой церкви

ХМУРОЕ УТРО

Оно и впрямь началось хмуро. Небо затянулось какой-то пеленой, воздух застыл в безветрии, было как-то сонно, тягостно, будто день никак не хотел начинаться. Он словно не выспался.

И у ребят было такое же настроение. Хотя утром, даже хмурым, на кладбище все выглядело по-другому. И если не весело, то во всяком случае - не страшно…

Мишка торопился к склепу примерно так же, как ночью от него. Ему не терпелось поскорее подхватить с земли мешок с инструментами, потрясти им в воздухе и торжественно заявить Кольке:

– Ну, что я говорил!

Не пришлось. Мешка не было. Ни на дорожке, ни под скамеечкой, ни у самого склепа. Нигде его не было.

– Он нас убьет за эти железки, - сказал Колька.

Мишка покорно ждал жестоких упреков, неминуемого наказания. Но Колька благородно посчитал вину общей. Он, вообще, за последние дни сильно изменился. Стал немногословен, более сдержан. Он будто почувствовал свою ответственность за ребят. Раз уж он ими командует, раз уж они ему подчиняются, значит, за все их ошибки и неприятности главный спрос с него, с Кольки Челюкана.

Ребята присели на скамеечку, пригорюнились и были похожи на неутешных родственников усопшего. Усопший, естественно, это мечта о таинственном кладе. Да ладно с этим кладом. Жили без него, проживут и дальше. А вот как с Великим рассчитываться? Мужик он, вообще-то, добрый, отзывчивый, но и силу его злую ребята исподволь чувствовали. Особенно когда речь об участковом заходила. Чем-то ему Андрей не глянулся, мешал, что ли?

– Удирать надо, - вздохнул Мишка.
– Опять в леса уходить. В партизаны.
– И на всякий случай отодвинулся.

– Я больше убегать не буду, - отрезал Колька.
– За свои дела отвечать надо. Трусом не был - и шкурником не стану. Пошли к Великому, чего тянуть?

– Давай хоть в склеп заглянем. Ведь спросит.

Колька помолчал. Нехотя согласился.

– Не люблю я в гробах копаться. Плохое это дело.

– А вдруг клад найдем? Тогда и с Великим рассчитаемся. Помнишь, он сам говорил…

Огляделись - никого кругом, одни кресты на могилах, деревья недвижно стоят, листвой не трепещут.

Шмыгнули за ограду, нырнули в склеп.

– Постой-ка, - Колька придержал друга за рукав.
– Видишь?

– Вижу. Это он здесь лазил. Этот… с черным лицом.

На пыльном полу остались заметные следы. Особенно две дорожки, которые прочертили львиные лапы.

Обошли постамент со всех сторон, переглянулись. Колька пригнулся, заглянул под низ, а львиные лапы разве что не обнюхал.

– Ты понял, Миха?

– Еще бы!
– по привычке соврал тот.

И Колька по привычке не поверил, объяснил:

– Лапы снизу - полукруглые. Чтобы скользили лучше. Чтобы этот комод можно передвигать.

– А зачем?
– удивился Мишка.

– А я знаю?
– Колька забыл про свою апатию, был уже деловит и решителен.
– Дуй, Миха, домой, захвати какую-нибудь железяку и свечку.

– Да ладно, Колян… Мы лучше…

– А в лоб?

– Понял. Я мигом. Одна нога здесь, другая еще больше.

Пока он бегал, Колька попытался сдвинуть камень, упираясь в него руками. Не получилось - ноги скользили по гладкому, хотя и в пыли, каменному полу.

– Во!
– ввалился Мишка, потрясая ломом.
– Годится? Я его у Корзинкиных спер. Он им все равно до зимы не понадобится.

Колька взял лом, подсунул под постамент, налег. «Комод» легко сдвинулся с места, открыв отверстие.

– А вдруг он там?
– предостерег Мишка, увидев, что Колька в азарте уже готов спуститься вниз.

– Ага. Там. Забрался и задвинулся. Чтобы свет не мешал. Полезли.
– И Челюкан зажег свечу…

…- Да нет, что вы говорите, Петр Алексеевич, - рассуждал Сентя, зашедший навестить Великого, - отпетая шпана. Никаких интересов, ни проблеска светлой мысли, ни капли фантазии, кроме как чего-нибудь натворить. На пакости они имеют редкую изобретательность.
– И незаметно почесался, сморщившись от воспоминаний.

«Насчет натворить ты прав, скоро они такое вам натворят - долго не забудете», - подумал Великий, а вслух сказал:

– Вы несправедливы к ним, Арсентий Ильич. Ребята одинокие и потому отзывчивые. Их надо понять. И они добром ответят.

– Да, вы имеете на них влияние, - согласился Сентя.
– Боюсь только, что уже поздно. На доброе дело у них потенциал исчерпан. Не будет в них проку.
– Он отставил пустую чашку, подошел к окну.
– Дожди скоро зарядят. Реки разольются. Опять нас водой от мира отрежет.

– Почему вы уверены?
– чуть встревоженно спросил Великий, вставая.

– У нас тут свой климат, - вздохнул Сентя.
– Свои приметы. Вон тот краешек неба старики «гнилым углом» называют. Как только там начинает сереть, облачка собираются, - значит, жди затяжного дождика. Тоска…

Стукнула, сильно распахнувшись, дверь - на пороге возникли взъерошенные, перемазанные Колька с Михой.

Сентя нахмурился:

– Это что такое? Ну-ка, юноши, выйти и войти как положено.

Дверь послушно затворилась, в нее раздался стук, и прозвучали два голоса:

– Можно войти?

– Войдите, - отозвался Сентя и посмотрел с важностью на Великого: вот, мол, как я с ними.

«И дурак же ты, братец», - подумал Великий, а вслух сказал:

– Они уважают вас.

Сентя важно кивнул и… почесался.

Затем директор откланялся. Великий вежливо улыбнулся ему, закрыл за ним дверь и повернулся к ребятам.

Они не узнали его. Это был совсем другой, чем секундой назад, человек. Взгляд его был холоден и жесток. Даже злобен.

Мишка на всякий случай будто ненароком приблизился к окну. За окном - школьный двор, за ним Сентин огород, роща, дремучие леса - никакой, даже самый Великий, не найдет беглеца в их глуши.

– Где инструменты?
– рявкнул Великий, наступая на ребят.

Они молча переглянулись - откуда он знает?

– Делись куда-то, - пробормотал Мишка, чувствуя свою личную вину.
– Вот прямо в руках были - и исчезли. Наверное…

– Волк унес, - продолжил за него Великий.
– Знаю я этого волчару. Сейчас мои инструменты в коляске мотоцикла едут в город, на экспертизу. Такое дело, сопляки, сорвали. Ни хрена не умеете.

Великий раздраженно расхаживал по классу, делая вид, что собирает вещи к отъезду.