Сокровище тамплиеров

— Иными словами, мы должны набраться терпения и смиренно переносить всё, что пошлёт нам судьба. — Сен-Клер поёжился и плотнее завернулся в мокрый плащ. — Что ж, думаю, нам с вами повезло хотя бы в том, что у нас есть о чём поговорить и мы не потратим время зря.

Уже не в первый раз его тряхнул озноб, и рыцарь, дрожа, подумал, что если не избавится от мокрой одежды, то рискует слечь с простудой. Молодым, конечно, всё нипочём, но он слишком стар для подобных передряг.

Чувствуя, как онемели и затекли мышцы, Анри опёрся одной рукой о плечо Монтидидье и не без труда поднялся на ноги.

— Это безумие — мокнуть и мёрзнуть вот так, — промолвил он. — Внизу, на койке, у меня есть чистая сухая одежда. Я собираюсь снять эти насквозь промокшие тряпки и надеть что-нибудь тёплое. Советую вам сделать то же самое. Давайте, вот вам рука.

Госпитальер ухватился за руку Анри и легко встал.

— Согласен. Я чувствую себя так, будто провёл в сырости и холоде всю жизнь, хотя и знаю, что мокну только с прошлой ночи.

Он помолчал.

— Но, если мы с вами узнаем друг друга получше, пожалуйста, напоминайте мне время от времени, что у меня нет никакого желания провести ещё одну ночь в кромешной тьме корабельного трюма посреди разыгравшегося в море шторма. Итак, давайте обсушимся как следует и снова встретимся здесь в ближайшие полчаса.

Лишь через час Сен-Клер появился на палубе, где его дожидался госпитальер. Анри задержался, зато обсох, согрелся и, пожалуй, впервые за последние дни почувствовал себя совсем хорошо. Пока он находился внизу, ветер разорвал тяжёлую завесу облаков, сквозь прореху выглянуло солнце. Качка стала заметно меньше, и команда, налегая на вёсла, вела судно вперёд, наперекор утихомиривающимся волнам. Анри с удовольствием отметил, что палуба под ногами начала подсыхать.

Моряки были заняты своими делами, и, когда два рыцаря прошли мимо крепкого вахтенного, державшего румпель и следившего за курсом, тот не обратил на них внимания. Отойдя на такое расстояние, чтобы можно быть вести разговор, не опасаясь быть подслушанными, воины уселись бок о бок на каких-то свёртках — то ли сетях, то ли парусине — и завели разговор. Некоторое время они беседовали лишь на общие темы, но Анри не терпелось узнать побольше подробностей, и вскоре они перешли к сути дела.

— Вчера, перед тем как шторм вынудил нас прервать беседу и убраться с палубы, вы говорили, что королям, которые поведут нас в Святую землю, придётся смириться с тем, что стоит им поперёк горла. Что именно вы имели в виду?

Лицо Монтидидье помрачнело.

— Именно то, что сказал. Воинство, которое сейчас собирают в Британии и во Франции, — не настоящая армия. Это множество разрозненных, самостоятельных отрядов и ополчений во главе с собственными вождями и командирами. У каждого такого предводителя — свои амбиции и цели, каждый старается добиться своего, опередив всех остальных. Но королей, принцев, герцогов, графов нужно как-то убедить, а при необходимости и вынудить смириться с тем, что ждёт их по прибытии в Святую землю. Я говорил с большинством из них и рассказал о своих соображениях, о том, что мне известно, что я видел собственными глазами. Но из всей этой знатной братии только Ричард Плантагенет обратил внимание на мои слова, остальные и слушать меня не захотели. У них были собственные соображения и собственные ложные убеждения.

— И эти убеждения — в чём они заключаются? — поторопил Сен-Клер, когда госпитальер умолк. — У меня есть кое-какие догадки на сей счёт, но мне бы хотелось, чтобы вы их подтвердили или опровергли. Итак, в чём состоят их заблуждения?

— О, это полная глупость.

Монтидидье извлёк из ножен длинный узкий кинжал и принялся чистить остриём ногти.

— Какая именно глупость?

Монтидидье угрюмо насупился, потом резко выпрямился, вдохнул и шумно выдохнул, стряхнув с себя гнев так же быстро и легко, как иной мог бы стряхнуть плащ.

— Право, мне стоит быть поумнее. С чего мне сердиться на вас, если вы тут совершенно ни при чём? Во всяком случае, пока. Но потом и вы станете к этому причастны, можете мне поверить.

Монтидидье снова сунул кинжал в ножны и скрестил руки на груди.

— Все считают, что эту войну, как и все прочие известные им войны, выиграют конные рыцари.

— А вы бы хотели, чтобы они думали иначе?

— Конечно! Потому что я желаю увидеть разгром мусульман и нашу победу, а не наоборот. А чтобы мы победили, надо убедить наших вождей, что они ошибаются! Причём изменить не только их точку зрения, но и методы и тактику ведения боевых действий. Если этого не сделать, все погибнут быстро и бесславно, потому что нынешняя война на Востоке не похожа на те войны, к которым они привыкли. Да, каждый вспоминает множество сражений, выигранных конными рыцарями; но все эти сражения велись здесь, в христианском мире, да и размах их был невелик. По большей части то были просто раздоры между жадными сеньорами из-за спорных земель.

Монтидидье посмотрел Сен-Клеру в глаза.

— Такой войны, которая ведётся сейчас в Палестине против мусульман, против Саладина, никогда ещё не бывало. Уж поверьте мне, мессир Анри: она идёт в другом мире, где всё не похоже на то, к чему мы привыкли здесь. Известные нам правила ведения войны там неприменимы. Вы ведь никогда не бывали в Святой земле?

— Нет, не бывал. Когда затевался прошлый поход, меня удержал дома долг перед герцогиней Элеонорой, а другой возможности мне пока не представлялось.

— Так я и думал... Что ж, поверьте мне на слово — Святая земля совершенно не похожа на знакомый вам мир. Хоть её и называют Святой землёй, Бог ведает — ничего святого там нет. Тем, кто мнит себя сейчас вождями христиан, никогда не понять этой земли, нечего и пытаться. Они слишком молоды, чтобы помнить уроки Первого и Второго крестовых походов, они слишком невежественны, чтобы поинтересоваться условиями, в которых им придётся воевать, — например, тамошним ландшафтом и климатом. Большую часть Святой земли занимает бесплодная пустыня, враждебная и жестокая, как и населяющие её люди. Эта пустыня крайне опасна для вновь прибывших. Там случаются ужасные песчаные бури, которые налетают внезапно и погребают под собой целые деревни — да что там деревни! — порой целые армии. Бури столь неистовые, что подгоняемый ветром песок может сорвать плоть с костей живого человека, если тот ничем не прикроется. Но есть кое-что пострашнее буйства природы: люди. Ибо обитатели той земли под стать ей самой. Это свирепые, неумолимые воины, которые живут и дышат верой в своего бога и его пророка, Мухаммеда, и готовы с радостью за них умереть. Мусульманские воины — сарацины, мусульмане, арабы, бедуины, называйте их, как хотите, — могут взять верх над самыми лучшими из нас, Анри, хоть мне и досадно это признавать. А ещё на их стороне огромное численное превосходство. В последнем сражении они выставили десять воинов против каждого франка — неудивительно, что из наших уцелел лишь каждый двадцатый.

Последовало долгое молчание. Сен-Клер обдумал услышанное от госпитальера и поднял руку, будто собирался задать вопрос.

— Я верю в правдивость ваших слов хотя бы потому, что слышал от других похожие рассказы. Но несмотря на факты и логику, размеры наших потерь просто не укладываются в голове. Чтобы погибли девятнадцать человек из каждых двадцати? Как может любая армия, даже хорошо обученная и фанатичная, одержать такую победу?

— Обстрел.

Его собеседник проговорил это так глухо, что Сен-Клер подумал, не подвёл ли его слух.

— Я, наверное, ослышался. Вы сказали «обстрел»?

Монтидидье снова взглянул на него ясным, уверенным взглядом.

— Да, так я и сказал. Обстрел... стрелами, если хотите точнее.

— А, стрелами, выпущенными из лука!

Лицо Монтидидье стало жёстким и гневным.

— Ну да, верно. Стрелами, выпущенными из луков. Они убивают нас стрелами. Стрелы летят как град, непрерывно, со всех сторон. А потом, ночью, сарацины расстреливают наших коней, зная, что рыцарь в доспехах беспомощен, если его вынудить сражаться пешим, стоя по колено в песке. Стрелы, мастер Сен-Клер. Враги осыпали нас стрелами, чтобы лишить силы духа, нагнать страху и в конечном счёте уничтожить, толкая на отчаянные шаги, которые мы никогда бы не сделали при иных обстоятельствах. И мы были беспомощны против стрел.

— Знаю и не думаю смеяться над вами. Кое-что об этом я слышал и раньше, просто снова задумался о глупости папского запрета на метательное оружие в христианском мире. Этот запрет дорого обошёлся нам при Хаттине. И всё же как только стрела сорвалась с тетивы, она потеряна. Её больше нельзя пустить в ход. А вы говорите о неимоверном количестве стрел. Нет ли здесь некоторого преувеличения?

— Да, так должно показаться всякому, кто там не был. Вы не первый, кто подумал об этом и задал мне такой вопрос. Но я видел всё собственными глазами.