Сокровище тамплиеров

Гибким движением госпитальер поднялся на ноги, подошёл к борту, взялся обеими руками за поручень и стоял, глядя на воду, пока Сен-Клеру не показалось, что его собеседник уже сказал всё, что хотел. С тех пор как ветер стих, волны делались всё ниже и судно двигалось куда ровнее. Тучи над головой почти рассеялись, вечернее солнце клонилось к западному горизонту, который был теперь ясно виден.

Готье долго молчал, но потом снова повернулся к Сен-Клеру и, опершись локтем о поручень, спросил:

— Вы когда-нибудь видели верблюда, мессир Анри?

Анри кивнул.

— Да, несколько раз — и одногорбого, и двугорбого. Один малый каждый год, на праздник летнего солнцестояния, привозит в Пуатье передвижной зверинец со множеством диковинных животных. Люди толпами приходят посмотреть на них и с готовностью выкладывают деньги за такое зрелище.

— Значит, вы знаете, что верблюд — вьючное животное, очень крупное, невероятно сильное и способное переносить большие тяжести на огромные расстояния. А стрелы практически ничего не весят. Даже колчан, полный стрел — с парой десятков и более, — ничтожный груз по сравнению с мечом или топором. А теперь скажите: сколько, по-вашему, тщательно уложенных и связанных в пучки стрел может перевезти верблюд?

Сен-Клер тяжело вздохнул.

— Не имею понятия. Но, судя по вашему тону, больше, чем я могу вообразить.

— Гораздо больше. Такой груз может иметь ограничение лишь из-за объёма связок стрел. А теперь представьте количество аккуратно связанных стрел. В каждой связке их двадцать пять, и такая связка толщиной примерно с два кулака.

Госпитальер продемонстрировал, что имеет в виду, сведя вместе сжатые кулаки.

— Представьте клети или корзины, изготовленные из дранки и прутьев, шириной в длину стрелы и достаточно длинные и глубокие, чтобы в них уместились в ряд десяток связок. Связки укладываются в четыре слоя. Итак, каждая такая клеть, лёгкая, но крепкая, выдержит тысячу стрел. А привязать по шесть подобных клетей на каждом боку верблюда — нехитрое дело. Таким образом, всего одно животное может перевозить двенадцать тысяч стрел.

Сен-Клер пожал плечами и развёл руками.

— Впечатляющие подсчёты, с ними не поспоришь, — тихо промолвил он. — Если, конечно, им есть где взять эти двенадцать тысяч стрел.

— Есть ли у них стрелы? Мессир Анри, армия, победившая нас при Хаттине, состояла почти из одних только лучников — конных лучников, верхом на жилистых, худощавых лошадях, которые были гораздо меньше, быстрее и проворнее наших коней. Каждый лучник привёз с собой собственные стрелы — три или четыре колчана, никак не меньше. Но Саладин всё предусмотрел заранее и точно знал, что нужно делать. За несколько месяцев до Хаттина он призвал воинов из Египта и Сирии, из Малой Азии и прочих своих владений и в то же время задал работу всем мастерам своей державы, заказав им невиданное количество стрел. Эти стрелы он повелел доставить туда, где собирал воинство.

— И все эти стрелы были погружены на верблюда?

— Нет, мессир Анри. Это составило бы всего двенадцать тысяч стрел. К тому времени, как сарацины выступили против нас и подошли к Тивериаде, чтобы осадить её, войско Саладина сопровождал караван в семьдесят верблюдов, нагруженных запасными стрелами. Мне неведомо, сколько всего стрел было у мусульман, но, когда бойня при Хаттине подошла к концу, они хвастались, что превратили неверных свиней из рыцарей и воинов в дикобразов. Я никогда в жизни не видел ничего, что могло бы сравниться с ураганом стрел, который обрушился на нас в тот день.

— Семьдесят навьюченных верблюдов... Откуда вы знаете?

— Я был в плену у них и знаю их язык. Я слышал, как они говорили об этом и о том, как нелегко было собрать после сражения выпущенные стрелы.

Теперь Сен-Клеру стало вовсе не по себе.

— Постойте! Я не уверен, что правильно понял ваши слова. Вы хотите сказать, что христианская армия при Хаттине была уничтожена издалека? Что противник даже не вступил в рукопашный бой? Если да, то ваши слова идут вразрез со всем, что я слышал прежде об этом сражении. А как же подвиги отдельных рыцарей и атака храмовников?

— Какая атака? — горько усмехнулся Монтидидье. — Храмовники не устремлялись при Хаттине ни в какую героическую атаку. Сблизиться с противником было всё равно что пытаться поймать дым. Враги имели над нами огромный численный перевес, но даже не пытались смять нас, а лишь кружили, как пчелиный рой, истребляя нас стрелами и рассыпаясь, стоило попытаться пойти на сближение. Они отъезжали на безопасное расстояние, а если какой-нибудь наш отряд увлекался преследованием и удалялся от основных сил, его отрезали от своих, окружали и поголовно истребляли, расстреливая с флангов. Рыцари-храмовники удерживали тыл. После нескольких попыток завязать бой они поняли, что происходит, и, надо отдать должное их здравому смыслу, отступили, чтобы соединиться с защитниками лагеря короля на возвышенности. Но люди короля поставили палатки между главными королевскими силами и тамплиерами, и последним пришлось лавировать под обстрелом, проезжая между палатками, сталкиваясь друг с другом, а ноги их коней запутывались в верёвочных растяжках. Может, каким-то рыцарям и удалось в тот день сойтись с врагом лицом к лицу, но за малочисленностью их быстро перебили. И не было ни одного крупного отряда, который сумел бы навязать сарацинам рукопашную схватку. Нашей пехоте — а в ней насчитывалось почти двенадцать тысяч человек — позволили пройти прямо сквозь ряды противника. Это была всё та же тактика: сарацины просто разъехались в стороны, пропустили наших людей, а когда те стали спускаться к озеру, налетели отовсюду и истребили, расстреляв с флангов. Никто не выжил. Такова — кто бы что ни говорил — подлинная история битвы при Хаттине. Мы беспомощно сидели в сёдлах, а нас расстреливали, как мишени. Враги превосходили нас не только числом, но и тактическим умением, а наши командиры оказались бессильны перед полководческим даром противника. То был бесславный день для всего христианского мира.

Госпитальер отвернулся и в сердцах сплюнул, давая волю переполнявшему его отвращению и гневу.

— «Командиры», назвал их я. Ха! Да простит меня Господь, но даже вожаки крысиной стаи командуют толковее, чем это делали наши вожди при Хаттине. Самонадеянность, тупость, невежество и непомерная гордыня — этого было у них в достатке, но способности командовать, вести за собой людей я что-то не приметил. Господи, помоги нам всем, если у нас достанет глупости ещё раз ввязаться в подобную авантюру!

— Вы хотите сказать, что такое может случиться снова? Монтидидье, приподняв брови, посмотрел на Сен-Клера. — А вы сомневаетесь? Что с тех пор изменилось? Самонадеянных старых боевых жеребцов вроде де Ридефора больше нет, но их заменили такими же глупцами, только помельче. Клянусь, мессир Сен-Клер, если мы будем вести предстоящую войну столь же самонадеянно и глупо, Саладин использует ту же тактику, что и раньше, с тем же самым результатом. Вот почему нужно убедить королей в необходимости перемен.

Сен-Клер открыл было рот, собираясь заговорить, но снова его закрыл. Госпитальер ждал.

— Есть один... — Анри откашлялся. — Есть один вопрос, который я должен задать ради собственного спокойствия. Имеется ли хоть малейшая возможность по-другому объяснить поражение при Хаттине? Списать его на превратности войны? Сойдись мы с сарацинами в другом месте или в другой день — не сложилось бы тогда всё по-другому?

Его собеседник уверенно покачал головой.

— Нет. Может, ход сражения и отличался бы в деталях, но итог был бы точно таким же. На следующий день после сражения, пятого июля, когда сарацинские лекари обрабатывали мои раны, капитулировала находившаяся в осаде Тивериада. Ничего удивительного, поскольку накануне её жители наблюдали со своих стен бойню при Хаттине. Пять дней спустя, в десятый день месяца, пала Акра. А потом, один за другим, очень быстро, армия Саладина захватила Наблус, Яффу, Торон, Сидон, Бейрут и Аскалон. Всё это хорошо укреплённые города. После этого в руках христиан остались только порт Тир и город Иерусалим, не считая нескольких отдалённых, разбросанных замков, которые всё ещё держались. Затем, в сентябре, Саладин взял и Иерусалим. И ни одно из этих событий не было случайным.

— Да...

Сен-Клер поднялся на ноги и потёр ладонями глаза. Готье ждал, пока он поразмыслит. Наконец старый рыцарь сказал:

— Я не король. Но отныне я буду поддерживать вас.

Он зашагал по палубе и остановился у поручня правого борта спиной к Монтидидье, молча глядя на далёкий горизонт.

Госпитальер постоял ещё немного, глядя на понурившегося Сен-Клера, потом ушёл.

* * *

— Раны Христовы, Анри, скажите мне прямо! Будь мне нужны завуалированные намёки и тайны, я бы вызвал священника. Вы мой военный наставник, и я требую прямых речей, а не петляния вокруг да около. Сегодня утром вы ознакомились с тем, как мы собираемся переправить армию в Святую землю. Но всё ещё ни словом не обмолвились насчёт того, как, по-вашему, нам надлежит действовать, когда мы наконец прибудем на место и столкнёмся с мусульманским воинством Саладина. Как нам следует поступить, чтобы не разделить участь Ги де Лузиньяна и войска Иерусалимского королевства? Проклятье, старина, мне нужен совет сведущего человека, прежде чем я смогу разговаривать об этом с остальными. Если у меня не будет чётких ответов на все вопросы, Филипп Французский начнёт выть, что я не гожусь в командиры.