Соленый клочок суши

Я не берусь утверждать, что женщина, обязанная своим именем картине в кубинской парикмахерской, была как-то связана с древними правителями Египта, или «Лукреция» была ее царской баркой, но, подобно египтянам, она точно знала, как именно хотела покинуть этот мир. В трюме «Лукреции» стоял гроб из красного дерева, который Клеопатра заказала в Ки-Уэст. Еще там были мешки ракушек и земли с Малекона в Гаване, деревянный ящик для игрушек из парикмахерской и бейсбольный мяч, который подписал ей Эль Коэте в ночь, которую мы провели с ним на Кубе. И, разумеется, ко всему этому прилагался подробный сценарий похоронной церемонии. Сценарий оказался коротким и простым – было бы глупо ожидать от нее чего-то другого.

Доктор Мальта и Соломон бережно перенесли ее с палубы в каюту. У нас не было времени плакать, горевать или размышлять о том, что произошло. Ветер возобновился, маяк на горизонте становился больше, и мы должны были добраться до Кайо-Локо. Жизнь двигается вперед, даже если имеешь дело со смертью.

Как только мы бросили якорь в Кайо-Локо, вся команда, за исключением гребцов шлюпки и Роберто, принялась приводить «Лукрецию» в порядок после ужасной гонки. Роберто руководил спуском плоскодонки на борт, затем они загрузили в нее все, что Клеопатра хотел взять с собой на тот свет, после чего в нее спустили гроб, и гребцы заняли свои места на веслах. Мы с Соломоном забрались в доверху нагруженную лодку и пристроились у румпеля. Роберто отдал приказ отчаливать, и мы повезли нашего капитана на берег.

Как только мы отошли от шхуны, Бенджамин, юный барабанщик, начал выстукивать ритм на черепаховом панцире, а гребцы запели песню, которую заказала Клеопатра:

И вот она уплыла ясным солнечным днем На спине крокодила. – Разве не видно, – сказала, – что он ручной, Я прогуляюсь на нем по Нилу. Крокодил подмигнул, и она помахала рукой — Ей так весело было. А в конце Клеопатра была у зверя внутри, А веселье – на морде у крокодила.

Песня закончилась, И Роберто крикнул:

– Навались! И-и – раз! – и гребцы согласованно ударили веслами по воде; плоскодонка двинулась к берегу. Весла выносили плашмя, и по команде «Два!» так же согласованно весла скользили в воздухе по-над самой водой. Затем – опять плашмя, а следующий удар погружал их в воду. И так – до самого берега.

Я спросил Роберто, просила ли о подобной гребной хореографии Клеопатра. Он ответил, что нет, но это древний гарифунский обычай – только для вождей и шаманов: он переносит и тело, и дух человека к месту погребения. Так экипаж отдавал дань капитану.

На берегу нас встретил Дайвер, Икс-Ней и небольшая группа местных жителей, до которых уже дошло печальное известие о смерти Клеопатры. Соломон сообщил по рации сыну и попросил собрать большую кучу прибитой к берегу древесины и сложить ее близ соленого пруда на мысе Орлика. По инструкциям Клеопатра будет кремирована там. Потом ее пепел нужно было положить в ящик для игрушек, который она получила от парикмахера в Гаване, и закопать под пальмой на мысе Орлика с видом на юго-запад и берега ее не такой далекой родины – Кубы.

Словно так и было задумано, праздник Марди-Гра пришелся и на день ее рожденья, и на день смерти. Мы загрузили в повозку гроб, ящик для игрушек и другие вещи, которые Клеопатра велела похоронить вместе с собой, и запрягли Мистера Твена. Команда положила кипы красных, розовых и белых гибискусов на гроб, а Соломон залез наверх, чтобы придерживать груз. По его сигналу я натянул поводья, и мы двинулись вдоль паутины тропинок к той, что вела на мыс Орлика.

Ветра холодного фронта покрыли утро глазурью легкого холодка, но на береговой линии под защитой дюн было тепло. Отлив обнажил отмели, и резкий запах мелководья смешался с ароматом цветущего жасмина и запахом сосновых иголок из нашего леска. Волны в пару дюймов высотой накатывали на пляж, словно хотели пробраться на берег, а лучи солнца отражались от рыбьих хвостов в воде. Косяк альбул двигался туда же, куда и похоронная процессия, но обычно пугливая рыба почему-то вовсе не боялась шума повозки и песни, которую пел экипаж, шедший позади.

Когда мы начали подниматься по тропинке к мысу Орлика, косяк рыбы стал четко виден. Пока мы глазели на них, альбулы медленно повернули влево, словно эскадрилья реактивных истребителей, потом сделали полный круг и исчезли в синей воде. Круги замыкались повсюду вокруг меня, думал я, ведя лошадь. Кажется, только вчера я ступил на берег вместе с Клеопатрой.

Роберто установил на повозке радиоприемник и, когда все собрались на месте погребения, включил его. Плеск волн заглушил знакомый голос Карлоса Гарделя. Гроб из красного дерева поставили на поленницу, и Соломон зажег огонь.

Вот так ясным морозным утром на соленом клочке суши в спрятанном от чужих глаз уголке мира оранжево-желтые языки пламени погребального костра Клеопатры ярко горели в день Марди-Гра. Стая розовых фламинго, которых мы не видели на острове уже несколько месяцев, внезапно вернулась. Они сделали несколько кругов над огнем, а потом повторили маневр вокруг красно-белой башни Кайо-Локо.

Клеопатра не только нашла душу маяка. Она стала ее частью.

42. Ушел на рыбалку

Я не хочу, чтоб вы подумали, будто я легко пережил потерю друга и наставника. Но когда закончилась суета с организацией и проведением похоронной церемонии, я решил прокатиться по острову верхом и разобраться со своими мыслями и чувствами. Я долго ехал в тишине, и вот что мне пришло в голову: жизнь есть и всегда была борьбой. Рыболовная удочка у одних гнется сильнее, чем у других, и никто еще не сообразил почему. Точно так же, забрасывая удочку, никогда не знаешь, что клюнет на мушку: малек люциана размером с палец или тигровая акула, способная превратить в наживку самого рыбака. И все же мы все равно боремся с удочкой. Жизнь для меня – как рыба на леске. Когда она там, ее чувствуешь. Борешься с ней. Вытягиваешь леску. Разматываешь леску. Но если нить внезапно обрывается, ломается удочка или появляются тысячи других проблем, которыми рыбаки пользуются для объяснения скудного улова, – это чувствуешь еще сильнее.

Я смотрел на океан и размышлял. Неожиданно мои мысли прервал противный звук гоночной моторной лодки, и я вдруг вспомнил тот день, когда встретил современного патриарха Даймондской ветви семьи Хайборнов. Я сопровождал Клеопатру в Майами в доки «Судоходной Компании Хайборн», которые построил ее отец для содержания и обслуживания шхуны.

– Мой отец, упокой господь его душу, был достаточно мудр, чтобы защитить то, что он любил больше всего, – меня и мою шхуну. Если бы все зависело от этой деньги-хватающей, по-социальной-лестнице-карабкающейся, удачливой части моей семьи, управляемой Доналдом Говнетьим, эта пристань давно бы превратилась в роскошные кондоминиумы.

Я расхохотался:

– Похоже, он засранец просто царственный.

– Точно, – согласилась Клеопатра. – Его настоящее имя Доналд Г. Даймонд Третий, но Говнетий ему больше подходит. Он из таких людей, что мгновенно заставляет собеседника думать, что в уголовном кодексе Южной Флориды должна быть восстановлена публичная порка, а приводить в исполнение ее надо в «счастливый час» всех кафе по Коллинз-авеню.

Мы уже собирались покинуть Майами и отправиться на Кайо-Локо, когда к причалу подъехал большой «мерседес», и из него вышел Доналд. Судя по серьезному выражению его лица, он приехал сюда не для того, чтобы пожелать нам доброго пути. Одетый в синий пиджак, белые штаны и вельветовые туфли, Доналд аккуратно пересек грязный цементный причал, словно лавируя между ядовитыми змеями.