Соленый ветер

– Нет, – отвернулась она, утирая слезы, – я не могу ее взять. Если возьму, то уже не отпущу. Анна, разве ты этого не понимаешь?

Китти зарыдала. За последние годы я ни разу не видела, чтобы она плакала так горестно.

Я тяжело вздохнула, стараясь сохранять самообладание, и вынесла ребенка из комнаты. Пришлось подождать, пока в коридоре не появилась пара, им было лет тридцать. Сквозь закрытую дверь слышались приглушенные всхлипывания Китти.

Сестра Гильдебрандт им кивнула.

– Джон и Эвелин Мэйхьюс – представила она мужчину и женщину, натянуто улыбаясь. – Они заберут ребенка.

Супруги показались мне добрыми людьми, а по открытой улыбке женщины я почувствовала, что они примут малышку с любовью. Она погладила младенца по голове.

– Должно быть, она хочет есть, – сказала Эвелин, забирая сверток у меня из рук, – у нас в машине бутылочка с молоком.

Сестра Гильдебрандт с молчаливой гордостью наблюдала, как новоявленная мать нянчится с ребенком.

– Ее зовут Адела, – тихо сказала я.

– Красивое имя, правда, мы выбрали другое. Но я запишу его в свидетельство о ее рождении.

Я отступила назад. Супруги поблагодарили сестру Гильдебрандт и ушли – их семья увеличилась на одного человека.

– Пойду к Китти, – сказала я и потянулась к ручке.

– Анна, подожди, – остановила меня сестра Гильдебрандт, – не сейчас. Сначала я с ней поговорю.

Я не знала, что она задумала, но ее серьезный вид заставил меня повиноваться. Я прождала за дверью, казалось, целую вечность. Что она там делает? Что говорит Китти?

Я прижалась ухом к двери и вдруг услышала слова сестры Гильдебрандт: «Я была в такой же ситуации». Ее слова меня шокировали. Когда ручка двери, наконец, повернулась, я отпрыгнула в сторону.

Из комнаты вышла Китти. Ее глаза были сухи, а на лице застыло незнакомое выражение – пустое и бессмысленное.

Глава 11

Сестра Гильдебрандт освободила меня от обязанностей в лазарете, чтобы я могла ухаживать за Китти. Я сидела в комнате рядом с ней, хотя, думаю, она предпочла бы побыть в одиночестве.

– Может, поиграем в карты? – предложила я.

– Нет, – ответила Китти, – спасибо, что-то не хочется.

Я приносила ей еду и предлагала почитать журналы. Лиз считала, что Китти все еще восстанавливается после болезни, и занесла два номера журнала «Вог», но Китти просто положила их на кровать и безучастно уставилась в стену.

Я знала, что ничем не могу помочь. Она должна пройти через это сама. Поэтому через два дня после родов я отправилась прогуляться по пляжу и навестить бунгало. Мне было необходимо сменить обстановку, а Китти хотела побыть одна.

Как я и надеялась, Уэстри был там, дремал на постели в лучах полуденного солнца.

– Привет, – прошептала я, устраиваясь рядом с ним. Он открыл глаза, тепло улыбнулся и пододвинулся поближе ко мне.

– Ты и не знаешь, что спал в помещении, где находится шедевр.

Уэстри с восхищением провел пальцем по моему лицу.

– Я знал об этом с того дня, как ты здесь появилась. Ты – величайшее произведение искусства в мире.

Я улыбнулась и покачала головой:

– Нет, глупенький. Я не об этом. Я говорила о картине. – Я достала из-под кровати холст. – Это Гоген.

Уэстри резко встал, посмотрев на полотно новым взглядом.

– Ты серьезно?

Я кивнула.

Он потрясенно покачал головой.

– Я так и думал, что это кто-то из постимпрессионистов, но молодой, менее известный художник, или даже ученик. Но, боже мой, – Гоген? Откуда такая уверенность?

– Мне сказала об этом старая островитянка, – с гордой улыбкой сообщила я.

Уэстри сел на кровать рядом со мной, чтобы получше разглядеть картину.

– Не подписано.

– Возможно, он не сразу подписывал работы.

– Может. Моне поступал так же.

Я внимательно посмотрела на холст.

– Посмотри на мазки.

– В этой картине легко потеряться, – сказал Уэстри, любуясь сокровищем.

– Что будем с ней делать?

– Не знаю.

– Мы не можем оставить ее здесь, когда уедем после войны. Даже подумать страшно, что картину смоет прилив.

– Или разрушит влажный воздух. Странно, что она так долго продержалась в таком климате.

Я вновь повесила картину на маленький крючок и вздохнула.

– А может, она должна оставаться здесь. – Я на мгновение задержала взгляд на картине и повернулась к Уэстри: – Мне надо тебе рассказать кое-что еще. Насчет этого бунгало.

– Что?

– Пожилая женщина, Тита, сказала, что на каждого, кто сюда зайдет, падает проклятье.

Уэстри ухмыльнулся:

– И ты поверила в это предсказание?

– Должна признать, я перепугалась.

– Анна, помнишь, о чем мы говорили в первый день встречи? Ты сказала, что веришь в свободу воли. – Он легко прикоснулся к моим волосам. – У тебя будет насыщенная, благословенная, наполненная любовью жизнь. Ты сама сделаешь ее такой.

Я взяла его за руку.

– Ты прав.

– К тому же посмотри, сколько добра свершилось в этих стенах. Здесь выросла наша любовь. Родился ребенок. И, возможно, совершилось одно из величайших художественных открытий века. Это она называет проклятием?

Мы сели рядом, прислушиваясь к шуму волн, и я прочла про себя молитву. Господи, пусть он будет прав.

* * *

Времени оставалось мало, мы все это знали. Остаток мая пролетел, словно ураган, и нам с Китти предстояло уехать в середине июня. А Уэстри и остальные ребята отбудут на новое место службы – на этот раз в Европу. Я почти слышала неумолимый стук стрелок, постоянно напоминавший о том, что привычному миру скоро настанет неизбежный конец.

Мне предстояла встреча с Герардом. Китти придется оставить место рождения дочери. Мы стали другими людьми. Как мы вернемся в Сиэтл? Как мы сможет жить в том месте, что когда-то называли домом?

– Наверное, я останусь, – объявила Китти однажды утром в столовой. – Сестре Гильдебрандт пригодится помощница. В Сиэтле меня никто не ждет.

Она не хотела уколоть, но ее слова и последовавшая пауза меня задели. Это правда. Меня-то ждет Герард. Его демобилизовали в июне.

Я задумалась: почему Китти хочет остаться? Она уже совсем не похожа на девушку, что вышла из самолета в наш первый день, от прежнего «я» осталась лишь оболочка. Пустая. Холодная. Потерянная. Она погрузилась в работу и проводила все время в лазарете.