Соленый ветер

– Время меняет людей, – прошептала она. – Когда-то ты любила ее. Не хочешь выслушать ее версию?

Да, любила. И, возможно, люблю до сих пор. Спустя годы воспоминания о Китти по-прежнему волновали меня.

– Хорошо, – сдалась я. – Я позвоню.

Дженнифер протянула мне телефон, и я с сомнением набрала номер, записанный в блокноте.

– Алло? – Голос Китти стал резче, но интонации остались прежними. Я окаменела, не в силах произнести ни слова.

– Алло? – повторила она. – Если это телемаркетёр…

– Китти? – сдавленно произнесла я.

– Да?

– Китти? – Голос сорвался, из глаз потекли слезы. – Китти, это Анна.

– Анна?

– Да. Анна Келлоуэй Годфри.

– Боже, Анна. Это действительно ты?

– Да, это я.

Дженнифер протянула носовой платок, я тихонько высморкалась. Китти на другом конце провода сделала то же самое.

– Анна, я… Я… – Ее голос дрожал. – Даже не знаю, что сказать. Как ты?

– Забавно, но я не знаю, как ответить на этот вопрос – прошло столько лет… С чего начать?

– Ну, для начала я попрошу у тебя прощения, – мягко проговорила Китти. Жесткие интонации, так потрясшие меня в Париже, исчезли. Годы смягчили ее голос и, вероятно, – сердце.

– Китти, я…

– Нет, позволь закончить. Я начинаю сдавать, Анна. Возможно, это мой последний шанс. Я должна была найти тебя много лет назад. Не знаю, почему не сделала этого. Мне очень стыдно.

– Ах, Китти, – пробормотала я, утирая бегущие слезы.

– Я очень сожалею о своем поведении на острове и в Париже, – продолжила она. – После родов я как будто заледенела. Провалилась во тьму, сама того не осознавая. Теперь я понимаю, что впала в депрессию – так называемую послеродовую депрессию, как говорит дочь. Но я…

– Китти, у тебя есть дочь?

– Да, три. То есть четыре… Могу тебя порадовать, я вышла замуж за хорошего человека. Мы познакомились в Париже после войны, он был моряком. Потом переехали в Калифорнию. Мы прожили хорошую жизнь. – Она ненадолго умолкла. – А ты, Анна? Ты прожила хорошую жизнь? Я часто о тебе вспоминала.

– Да, – тихо ответила я. – Почти во всем.

Китти вздохнула:

– Анна, я должна кое-что сказать тебе об Уэстри.

Почему его имя до сих пор вызывает у меня такие эмоции, такую боль? Я крепко зажмурила глаза.

– В Париже он только о тебе и говорил. Постоянно про тебя спрашивал и надеялся, что ты придешь.

– Я и пришла. Ты же помнишь.

– Да. – В голосе Китти послышалась глубокая досада. – Я вам завидовала.

– И перехватывала его письма?

Китти вздохнула:

– Ты знаешь об этом?

– Недавно узнала.

– Анна, мне очень стыдно, – со слезами призналась она. – Возможно, я изменила вашу жизнь. Это невыносимо.

Гнев, родившийся в моем сердце, внезапно утих.

– Я тебя прощаю. Я тоже чувствую, что мое время подходит к концу.

– Я все еще храню булавку. Пару к той, что подарила тебе в «Кабана Клаб». Лежит у меня в шкатулке. Анна, я часто смотрю на нее и вспоминаю тебя.

Я вспомнила, как она подарила мне украшение в знак вечной дружбы. Закрыла глаза и сразу увидела маленькую коробочку в голубой обертке, перевязанную золотой лентой. Вокруг витал сигаретный дым. Если бы булавка смогла удержать нас вместе… Но ведь, возможно, и удержала? Я достала из кармана свою, повертела в руках и прочитала гравировку.

– Моя тоже со мной, Китти. Прямо здесь.

– Как бы мне хотелось тебя увидеть. Где ты? В Сиэтле?

– Нет. На Бора-Бора.

– Бора-Бора?

– Да, я с женщиной, которая расследует совершенное на острове преступление. Убийство.

– Ты об Атее, верно? – после недолгого молчания спросила Китти.

– Да. Ты помнишь?

– Конечно, помню.

Я решила не спрашивать, откуда она об этом знает. Это было уже не важно.

– Я хотела у тебя кое-что спросить, если ты не против.

– Продолжай.

– Мы никогда не обсуждали, кто был отцом твоего ребенка. Я думала, что это Ланс, но теперь у нас есть улика, и она привела…

– К полковнику?

– Да. Ты знала?

– Да. Как и Уэстри.

– Не понимаю.

– Своим молчанием он защищал меня, Анна. Еще до убийства он узнал о моей ситуации. Даже раньше, чем ты. Видел нас вместе и слышал разговор на пляже. Уэстри знал, что у полковника случались похожие истории с местными девушками. Я была упрямой и наивной. Уэстри пытался меня предупредить, но я его не послушала.

Я вспомнила жестокое избиение в казарме.

– Он угрожал Уэстри, ведь так?

– Да, – продолжила Китти. – Полковник предупредил его, что, если он попытается доложить обо всем высшему руководству, со мной случится нечто ужасное.

– Боже мой, Китти! – воскликнула я. – Скрывая убийство Атеи, Уэстри защищал тебя?

– Да. Теперь я понимаю, что не осознавала в полной мере грозящую мне опасность. Уэстри меня спас.

– И поэтому у тебя проснулись к нему чувства?

– Думаю, да, – честно призналась Китти. – До этого мужчины всегда обходились со мной ужасно, а тут я встретила честного человека, который заботился обо мне и защищал. И уже любил мою лучшую подругу.

Я посмотрела в окно, на берег, и вспомнила, как Китти смотрела на Уэстри. Ее нельзя винить за эту любовь.

– Как бы там ни было, он убил Атею, потому что она отказывалась молчать, как другие.

– Другие девушки?

– Да. Было еще минимум двое, одной едва исполнилось четырнадцать. Я давно должна была сообщить, но было не до того. А потом узнала о его смерти и решила, что он и так будет гореть в аду.

– Когда он умер?

– В шестьдесят третьем. Инфаркт. Умер в одиночестве, в гостиничном номере в Сан-Франциско.

Я посмотрела на Дженнифер, потом на Женевьеву.

– Но мы все равно должны восстановить справедливость. Он был почетным ветераном войны. Мы аннулируем этот статус.

Женевьева согласно кивнула. Каково ей придется, когда она узнает, что человек, сотворивший все это зло, – ее отец? Я глубоко вздохнула, прежде чем заговорить и навсегда изменить жизнь обеих.

– Китти, – начала я, жестом подозвав Женевьеву. – Я хочу, чтобы ты кое с кем пообщалась. Эту женщину зовут Женевьева. У вас много общего. Например, ее дочь… В общем, думаю, вам надо поговорить.