Солнце сияло

Вот когда джинса сама покатилась в руки. Теперь у меня не было отбою: вот они, американские президенты, на, возьми, да побольше, не жалко!

Но тут обнаружилось, что мое знание себя было недостаточно полным. Я не мог гнать джинсу! Я не мог брать левые деньги! Оказывается, одно дело звонить самому, как бы продавая некий товар, пусть это всего лишь эфирное время, и совсем другое — если покупают тебя, а ты, получается, себя продаешь. Мне звонили, расшаркивались передо мной, соблазняли, а я говорил «нет». Я был, как кремень, из меня можно было бы высекать искры. Так для меня и осталось единственным способом добычи денег посредничество между Борей Сорокой и Бесоцкой, между Борей и еще парой программ, где у него не имелось своих людей. Впрочем, и кроме Бори Сороки завелись у меня знакомства подобного рода, у всех была нужда в контактах, и мелкой нарезкой в карманы мне сыпалось. На большее я не претендовал. В общем, я думаю, если мне что и зачтется на Страшном суде (если, конечно, он состоится), так то, что я не гнал джинсу. Когда все вокруг меня только этим и занимались.

Залетевшая ко мне в карман капуста выпархивала оттуда без особых задержек. В основном я тратил ее по всяким ночным и не очень ночным клубам, куда чаще всего ходил в компании Юры Садка. Что мы делали в клубах, нужды объяснять, естественно, нет. Клеили девочек. Что еще делать в этих заведениях. И девочки приходили туда за тем же самым — чтобы их подклеили. Так что процесс клеежа был прост, как мычание, если процитировать еще одного классика. Главное, попасть на свой кадр, не рубить дерева, что взросло не для твоего топора, и при обоюдном желании сюжет обычно летел к кульминации даже быстрее, чем ты для себя наметил.

Оказавшись в постели, почти каждая тут же заявляла на тебя права как на своего парня. Но я-то совсем не мечтал ни о какой узде, не знаю, что должно было произойти, чтобы у какой-то из них получилось накинуть ее на меня. И на прогулки в сады Эдема я отправлялся, лишь облачившись в плащ. Без исключений. Я теперь был битый и пуганый. Некоторым, кстати, я бы вовсе не отказался хранить верность, и пусть бы она считала меня своим парнем, но после Иры уши у меня так и стояли торчком, я так и стриг ими, как лошадь в тревоге, и предпочитал, почуяв запах опасности, дать деру.

Что до Иры, то стакановские перекрестки то и дело устраивали нам встречи: в коридоре, лифте, буфете, гардеробе. Мы здоровались и проходили мимо друг друга, не делая попытки остановиться и заговорить. Привет, буркал я, привет, буркала она — и все, как в море корабли.

Однажды в клубе «У Лис'са», ныне уже не существующем, а тогда необычайно модном, хотя и непонятно почему, сарай и сарай, я столкнулся с Ларисой, Ириной сестрой. Она была с этим своим женихом, Арнольдом, который, впрочем, стал, может быть, уже и мужем, и она ему наконец давала. У нее был вид кошки, сцапавшей воробья и благополучно его слопавшей, у него — орла, воспарившего на такую высоту, которой дано достичь лишь редким избранным. Я увидел их еще издали; они шли под руку по проходу между столиками, еще десять-двенадцать шагов — и мы бы сошлись. Но у меня не имелось никакого желания сходиться с ними нос к носу. Я развернулся спиной и, превратившись в соляной столб, стоял так, пока они не прошествовали мимо. Не знаю, понял ли Арнольд, что это был я. А Лариса-то меня узнала — потому что, миновав соляной столб, обернулась и попыталась встретиться со мной взглядом. Но соляной столб сделал вид, что слеп. Ожил, вновь развернулся на сто восемьдесят градусов и с места в карьер продолжил путь, которым шел до того, как увидеть их.

В тот год я узнал о себе много нового и любопытного — чего в себе и не подозревал и над чем не задумывался. Так, например, обнаружилось, мне противопоказаны проститутки. Однажды я позвал отправиться со мной в клуб Борю Сороку, он удивился моему предложению: «А на кой?» — и, получив ответ, расхохотался:

— У тебя что, избыток доходов? Проститутка дешевле! Купил по таксе — и все траты.

Проститутки приезжали к нему прямо сюда, в Стакан. Он заказывал им пропуск, они гордо пересекали линию милицейского кордона и поднимались на лифте в указанную комнату.

— Они млеют и тают, им как лестно, знаешь? — все похохатывая, продолжал просвещать меня Боря. — Им кажется, их по телевизору показывают, не меньше.

Впрочем, кроме дешевизны, у Бори были и другие причины предпочитать проституток — идейные, выделил он это слово голосом, вновь всхохотнув.

— Проститутка — это чистый кайф. Золото высшей пробы. Никакая блядь с ней не сравнится. Не в том дело, что они так искусны. Ты ее купил — вот в чем кайф. Не колышет тебя, чего она хочет, чего не хочет, какие у нее проблемы. Пользуешь ее — и все дело. Использовал — исчезни, как не было.

Мы разговаривали с ним, сидя на коричневом бегемоте кожаного дивана в переговорной комнате их офиса, он, как всегда, курил неподдельный «Филип Моррис», в паузы между хохотками на лицо ему то и дело выскальзывала его беглая тонкая улыбка, и в том, как покачивалась его нога в пятисотдолларовой туфле, заброшенная на колено другой, чувствовалось особое удовольствие, что доставлял ему наш разговор.

— Я, знаешь, беру пример с Чехова, — проговорил Боря. — Чехов большой мастак по проституткам был. Нигде никакого борделя не пропускал. В какой город приехал — тут же в богоугодное заведение. Это все чеховеды знают. Только не пишут об этом.

— Если они не пишут, откуда ты знаешь?

— Оттуда и знаю. Я ведь дипломированный филолог. И диплом у меня по Чехову был. И в аспирантуре тема диссертации — тоже по Чехову.

— А ты что, в аспирантуре учился? — Чему бы я удивился меньше, так тому, что Боря Сорока — агент какой-нибудь Интеллиджент сервис или тайный хранитель денег почившей в бозе КПСС: до того его лощеный вид не вязался с образом ученого мужа.

— Представь себе, в аспирантуре, — с удовольствием качнул ногой Боря. Единственный путь был при советской власти порядочному человеку как-то устроиться: защитить кандидатскую. На фиг теперь нужно. Видали мы эту филологию в гробу. Вместе с Чеховым, — добавил он. Однако не всхохотнув, а скользнув улыбкой.

Спустя два дня после этого разговора мы снова давили с Борей тот же диван, в кресле с другой стороны журнального стола, разметав по огромным подлокотникам руки, утопал Борин компаньон, совладелец фирмы; во всем офисе, кроме нас, никого не осталось, а мы сидели тут, ожидая заказанных проституток. На столике между нами стояла нераскупоренная бутылка вина, початая бутылка армянского коньяка, чашки на блюдцах, жестяная банка растворимого кофе, сахарница, блюдо с фруктами.

Разговор крутился вокруг моей личности.

— Боевое крещение, ага? — подмигивая мне, говорил Борин компаньон здоровенный, как оглобля, мужик, полная противоположность Боре, — ведавший у них в фирме вопросами, что требовали силового решения.

— Николай Ростов отправляется на первое дело с французами узурпатора Буонапартишки, — подхватывал Боря, демонстрируя свою филологическую подкованность.

— Ну и чего, как он сходил на это дело? — спрашивал компаньон.

— Плохо он сходил, — отвечал я. — Упал с лошади и вывихнул руку.

— Однако ж за то был произведен в офицерское звание! — значительно поднимал палец Боря.

— Пора, пора получать офицерское звание, — раскалывалась двусмысленной ухмылкой оглобля компаньона.

Я и готов был к его получению.

Однако когда, гордо размахивая листками пропусков, в офисе зажужжал рой жриц Афродитова храма, покружился по комнатам и опустился около стола с угощением, а одна из роя — так и прямо мне на колени, меня вдруг внутри всего сотрясло от странного чувства: смеси жалости, брезгливости и презрения. Я и сейчас не могу сказать точно, что было его причиной. Ну ладно, распахивали они свое лоно жаждавшей погрузиться в него мужской плоти за деньги. В чем тут было такое уж отличие от потаскухи, отдающей себя первому встречному из чистой любви к искусству? Существует, конечно, точка зрения, что проституция — та же работа, что и любая другая. Но ведь результатом всякой работы возникает продукт. За продукт и платятся деньги. Все иное, в результате чего продукта не возникает, — это не работа. Как, скажем, не имеет к ней отношения игорный бизнес. Нельзя же считать продуктом деньги, которые делает хозяин рулетки. И проституция тоже не создает продукта. Проституция — тот же игорный бизнес. Исключая, разумеется, случай Сонечки Мармеладовой. Да она и не была же профессионалкой. Тем более по вызову.