Солнце сияло

Хозяйскость его походки не оставляла сомнения, что он здесь свой и, может быть, даже один из устроителей фестиваля. Я задержался в дверях и, обернувшись, стоял смотрел ему вслед. Секретарша, которой он намеревался что-то сказать, смотрела, в свою очередь, на меня, и это заставило обернуться ко мне уже и его.

— Вот. Кассеты, — указала секретарша ему на меня кивком головы.

— А, — показывая, что понял, проговорил человек-ядро, вновь оставляя меня взглядом. И передумал говорить секретарше то, что собирался — тут, у меня на виду, — поманил ее пальцем: — Пойдем-ка, — и двинул в соседнюю комнату.

А мне не оставалось ничего другого, как продолжить начатый путь: рукав коридора, лестница, еще один коридор, пустынное стылое пространство простаивающего съемочного павильона, холодно поблескивающего рельсами для операторской тележки, вертлявый рукав последнего коридора, глухого, как катакомба, — и улица.

Сутки я проспал, а к полуночи следующего дня мы с Тиной во всеоружии чайных приборов, выставленных перед нами на журнальном столе, сидели в креслах напротив телевизора и ждали начала трансляции. Дело обещало быть долгим: несколько десятков клипов да плюс прямые включения зала — часа на четыре, а то и больше. Тине в девять ноль-ноль утра предстояло уже стоять на страже полового здоровья сограждан, и она, потягиваясь и зевая, словно ей прямо сейчас нестерпимо хотелось спать, проныла:

— Ой, только бы тебя не под конец дали. А то я завтра сифилиса от мягкого шанкра не отличу.

— Ладно-ладно, — похмыкал я. — Размечталась о золоте с серебром. Бумажными ассигнациями перебьешься.

Такие вот у нас были в ходу семейные шуточки. Золото с серебром — это имелись в виду те самые люэс с мягким шанкром, а под бумажными ассигнациями подразумевалась всякая прочая венерическая мелочь.

Между тем, если принять во внимание, что я запрыгнул в поезд перед самым его отправлением, меня и впрямь могли подклеить куда-нибудь под конец эфирной пленки. Действительно можно было просидеть в ожидании всю ночь.

Эфир фестиваля начался с опозданием на полчаса. Сначала пошли кадры сбора гостей, мини-интервью с одним, другим, третьим, общая панорама тусовки. Мелькнуло несколько лиц, которые я опознал, среди них — и режиссеры, чьи клипы наверняка принимали участие в конкурсе: в этом году у каждого вышло на экран хотя бы по одному новому ролику. Я подумал, что, наверное, должны были бы позвать и меня, но почему-то при сдаче кассет мне не пришло в голову спросить об этом.

Появление на экране человека-ядра я пропустил. Тина попросила меня принести что-то из холодильника, я отправился на кухню, а когда вернулся он уже давал интервью. И, как явствовало из обращения к нему журналиста, это был не кто другой, как глава устроителей, я, собственно, знал его имя и раньше, но только при встрече меня не осенило, что это он.

Тина сварилась к двум часам. Клипы шли один за другим, сплошным потоком, уже не прерывались никакими интервью, никакими картинками застолий: заканчивался один — тут же начинался следующий. Тина таращила-таращила глаза на экран и наконец уснула на кресле, подобрав под себя ноги и положив голову на спинку.

— Разбуди меня, когда будут твои, — прежде чем окончательно отключиться, пробормотала она.

Я начал закипать часам к трем. Дело в том, что с какого-то момента клипы, что шли, стали делаться хуже и хуже. А после трех потекло что-то совсем несусветное. Это уже был сплошной шлак. Никакой кинопленкой здесь и не пахло, все снято сразу на видео, с дикими цветами, смонтировано — будто сколочено гвоздями. Оказаться в такой компании было просто позорно.

Клипы закончили крутить в половине пятого — будто резанули пленку ножом. Вдруг после завершения очередного экран сделался непорочно чист, звук исчез, после чего экран выдал предупреждение канала об отключении — и немного погодя выполнил его, разродившись мельтешащим бело-голубым зерном. Никакого подведения итогов, объявления награжденных — ничего этого транслировать не стали. Моих клипов вообще показано не было.

Телефон зазвонил — я еще продолжал ошарашенно сидеть в кресле и все медлил выключать телевизор. Я ничего не понимал. Тина на кресле рядом проснулась от звонка и сонно заворочалась.

— Что, да? Уже? — выговорила она, пытаясь открыть глаза.

— Иди ложись, — указал я ей на постель, бросаясь в прихожую к телефону и на ходу вырубая телевизор.

Звонил Николай.

— Где? — произнес он только одно слово. И в трубке наступило молчание.

Но с таким же успехом мог задать ему этот вопрос и я.

— Конечно, есть вариант, что закончилось оплаченное время и канал отрубил вещание, — сказал он. — Но, честно говоря, это маловероятно.

Я был с ним согласен. Хотя именно о такой причине непоявления моих клипов хотелось думать как о наиболее вероятной.

— Завтра все выясню, — бодро уведомил я Николая о своих планах.

Новый звонок последовал — я только опустил трубку на базу. Теперь это был Юра Садок.

Разговор наш почти в точности повторил разговор с Николаем. Единственно что в отличие от Николая всякие подозрения в отношении канала он отмел без оговорок.

— Да нет, какую кассету им дали, ту и прокрутили, — сказал Юра. — Знаю я, как это делается. А подведения итогов в прямом эфире и не планировалось.

Лене Финько, закончив разговор с Юрой, я решил позвонить сам. В чем-чем, а в том, что он тоже смотрел клипы, я не сомневался, и конечно, лечь спать он еще не успел.

Но я ошибся. Леня спал, и я разбудил его.

— А чего сидеть было, — сонно ответил он. — Мне еще два часа назад все ясно стало, когда там хренятина всякая поползла. Стоило мне звонить. Услышав, однако, из-за чего я ему звоню, Леня разом проснулся. — Ты подавал?! — провопил он. — И со мной не посоветовался? Ну дурак! — С людьми, от которых зависел, Леня был сама осторожность и обходительность, с теми, кто хотя бы в малой степени зависел от него, Леня в выборе выражений себя не утруждал. — На что ты рассчитывал? Вот так приперся со стороны — и дайте мне премию? Что, для тебя, что ли, люди все это дело устроили? Да я этого как облупленного знаю, — он назвал имя главного устроителя фестиваля, того человека-ядра, — настоящий мафиози! Только своя тусовка, остальные не подходи!

— Но меня, похоже, даже не подклеили, — сумел вставиться я в бурное Ленино словоизвержение.

— А с какой стати тебя должны были подклеивать? Подклей тебя — потом журналисты напишут: а вот этого кинули! Нужна мужикам такая головная боль? Не подклеить тебя — и никаких вопросов. Нет человека — нет проблемы.

— Но я же заплатил деньги за участие, — снова удалось мне вставиться в речь Лени.

— Заплатил?! — воскликнул Леня. — Что ты! И это кого-нибудь к чему-то обязывает?

Я вспомнил тот бумажный клочок, выданный мне булгаковской героиней в обмен на моих Франклинов. Действительно, еще тогда же, когда она только выдала его, мне самому подумалось: много он стоит.

Я выругался.

— И что, ничего нельзя сделать?

— Можно, — сказал Леня. — За двумя зайцами не гоняться. В тусню входить. Подготовку к нынешней ночи, знаешь, когда начать следовало? Осенью. С тем познакомиться, с другим, выпить, услугу оказать. Может быть, за кем-нибудь и портфель поносить. — Тут он хмыкнул, зевнул, стало ясно, что интерес к этому разговору в нем исчерпан. — А сейчас что ж. Другого нечего было и ожидать.

Наверное, Леня Финько был прав. Но пойди смирись, когда это произошло с тобой. Да и оставалась еще надежда, что все случившееся — ошибка, накладка, вина телевизионщиков.