Солнце сияло

С той поры, именно с тех четырех лет, во мне всегда живет страх сотворить «загогулину». Сделать что-то, что будет тебе казаться достойным Книги Гиннесса, а на деле заслуживающим лишь того, чтобы подобно использованному по назначению лоскуту туалетной бумаги быть отправленным в рычащее водой жерло унитаза.

Вот этот страх владел мной летом 1996 года — когда я наконец предпринял попытку записать несколько своих композиций.

Одна из комнат нашей квартиры в то лето окончательно превратилась в студию. Сначала, конечно же, я полагал, что запишусь в нормальной профессиональной студии, но цены за аренду оказались такой космической высоты, что я мог бы заплатить лишь в случае, если заложу душу дьяволу. Дьявола между тем, даже желай я этого, поблизости не наблюдалось. В результате рядом с синтезатором на поставленном к нему углом письменном столе у меня появился компьютер, стойка с конверторами для оцифровки звука и пара не самых дорогих микрофонов. Обить комнату звукоизолирующим материалом — это мне тоже было не по карману, и по совету все того же Юры Садка я устроил в комнате звукозаписывающую кабину. Вкрутил в потолок шурупы, Тина пришила к одеялам, которые нашлись у нас в доме, петли (пару одеял, впрочем, пришлось привезти от ее родителей, пару докупить), кабина получилась — блеск, единственный ее недостаток был духота и жара — кто в ней сидел, истекал потом. Правда, истекал за деньги; за каждую сыгранную ноту мне приходилось платить.

— Лучше бы, конечно, всего, чтобы у тебя была своя группа, — сказал Юра Садок, оглядев мои катакомбы. — Вот как у Бочара. Тогда бы никому никаких бабок — за идею бы ребята пахали. Чего тебе группу не создать? Знаешь, сколько бесхозных шатается, якорь мечтают бросить?

— Ямщик, не гони лошадей, — сказал я. — Давай с одним делом управлюсь. Закончу его, дальше будет видно.

Если уж начистоту, мне совсем не хотелось собирать никакой группы. Группа — это значило гонять по гастролям, рубить капусту и еще следить, чтобы к концерту каждый был сух и трезв. Насмотрелся я на жизнь этих ребят, для которых год назад с подачи Лени Финько снимал клип. Чего я хотел — это просто писать. Сочинять — и чтоб меня исполняли. Та группа, другая, третья. Каждому свое.

— Ну вообще, конечно, правильно, — одобрил мое решение завершить с записью, а там будет видно, Юра. — Начатое дело нужно обязательно доводить до конца. Разбежался — прыгай. Но только не думай, — добавил он тут же, что кто-то тебя без группы захочет играть. Оберут только — и все. Вот как Иркина сестра со своим бараном. Собственную группу нужно иметь, без этого не пропрешь.

Может быть, он был прав. Но я не собирался сейчас думать ни о какой группе. Хотя и не удержался, чтобы не спросить:

— А что же ты меня все подталкивал: сделай запись, сделай запись!

— Так конечно! — Юра возмутился моим упреком. — Музыка есть, а продукта нет. Нормально, что ли?

Я был с ним согласен: ненормально.

— А сводить кто тебе будет? — спросил Юра. — Нашел уже звукорежиссера?

Звукорежиссера, хо! На звукорежиссере, найми его, я бы остался без штанов.

— Сам буду сводить, — сказал я.

— Да, звукорежиссер — это дорого, — сочувственно покивал Юра. — Но самому сводить… умудохаешься сам сводить, это тебе на тысячу лет!

Я понимал, что сводить самому — это примерно так же позорно, как заниматься онанизмом, но что же мне было делать? — оставалось одно: гордо развернуть плечи.

— Коммунисты — вперед! — сказал я. — Ты мою трудоспособность знаешь.

— Трудоспособность… — протянул Юра. — Что она дает. А был бы в тусовке — на пять лет себя вперед сейчас обеспечил. Кто в тусовке, знаешь, сколько с этими президентскими выборами капусты себе нарубили? Быть в нужном месте, в нужное время — вот главное.

Я, конечно, слышал, сколько огребли певцы, работавшие на кампанию по избранию Ельцина, и история с картонной коробкой, набитой полумиллионом долларов, которую вынесли из Белого дома, тоже не прошла мимо меня, но чтобы такие деньги?

— Да иди ты, на пять лет! — отмахнулся я.

— Ну, на шесть, — хохотнул Юра.

— Ладно, — сказал я. — Кто медведя убил, тот его шкуру сейчас и топчет. Разъясни мне, как я в тусовке мог быть, если, говоришь, группы нет — не пропрешь?

Уж слишком он противоречил сам себе. По прежней его версии выходило, стоит сделать запись — и ты внутри круга, все тебе рады и счастливы, по версии нынешней, не будет на кого опереться — обокрадут и сожрут.

— Без группы — нет, не пропрешь, — подтвердил Юра.

Я не стал жать на него дальше. У Юры был талант уходить от прямых ответов.

— Ладно, — снова сказал я. — Послушаешь, что получается?

— А как же! — изумился Юра. — Я для чего и пришел?

Мы просидели с ним, передавая друг другу танковый шлемофон наушников, часов шесть или семь. Пришла Тина из своего веселого медучреждения, звала нас ужинать, поужинала без нас, посмотрела фильм по телевизору, проголодалась, снова перекусила, — мы все сидели.

Тот длинноволосый, с обширной пустошью на темени многостаночник из компании Бочаргина — и сакс, и кларнет, и клавишник, а еще торговля эксклюзивными пылесосами для заработка — объявился у меня однажды в доме незваным привеском к бас-гитаристу группы, для которой я делал клип. И с которой под конец работы мы вдрызг разругались — когда я имел глупость признаться в грехе музсочинительства.

Бас-гитарист как ни в чем не бывало позвонил мне — так, будто мы расстались лучшими друзьями, и заблажил в трубке — сама радость слышать меня, весь укор и обида:

— Тут слухи доходят, ты что же, а: саунд строгаешь! Саунд строгаешь, а старые друзья слухами должны питаться! Ну, слабать у тебя не зовешь, так хоть послушать-то? Интересно же старым друзьям! Сколько водки выпито, пока клип тот склепали! Клевый клип, мы всегда говорим: на новый бабла наскребем — только Санька' приглашаем. А ты саунд пилишь — и все утайкой! Клевый саунд, по слухам, выпиливаешь!..

Я рассиропился. Я потек, как свеча от горящего фитиля. Надо признаться, мне было лестно, что о моей записи поползли слухи и что о ней говорят «клево». В достоверности информации о слухах у меня не возникло никаких сомнений. Подыскивая себе исполнителей для живого звука, я забросил такой широкий бредень — круги от него могли, наверное, дойти и до Организации Объединенных Наций.

— Что я утайкой, — ответил я позвонившему мне бас-гитаристу. — Хочешь послушать — подъезжай.

Здорово я рассиропился. Пустил слюни на грудь, как последний дебил.

Но уж ожидать того, что он притащится ко мне с этим плешиво-длинноволосым из компании Бочара, я не мог никак. Я распахнул двери — и, коротко поздоровавшись со своим гостем, удивленно воззрился на его спутника.

— Не узнаешь? — фиксато осклабился плешивый. За время, что прошло с нашей встречи у Бочаргина, он умудрился еще и разжиться железным зубом. — У Бочара мы познакомились. Ты еще играл тогда.

Тут я вспомнил его. Но с какой стати этот бас-гитарист притащил с собой такой привесок? Не отвечая плешивому, я взглянул на бас-гитариста.

— Ты знаешь, — так же, как по телефону, радостно заблажил он, — Севка как услышал, что к тебе иду, я, говорит, с тобой! Ему тогда, у Бочара, что ты делаешь показалось.

— Точно, — кивая, подтвердил плешивый продавец пылесосов. — Охеренно показалось. Сильно мутишь.

Я постоял-постоял в дверном проеме, загораживая его собой, некоторое время еще и посторонился, впуская их внутрь. Великая вещь, лесть. Она открывает двери — в полном смысле слова. Что ж, может быть, так все и есть, подумалось мне в тот миг. Плешивый и в самом деле не особо возникал там, у Бочаргина, или даже вообще не возникал, сидел готовился демонстрировать свой пылесос… но мне уже стать свидетелем этой демонстрации не удалось. Севой его звали, оказывается.