Солнце сияло

— Что у тебя такое? — крикнул я, не переставая колотить по клавиатуре.

Он в большой комнате делал уроки. Та комната, как он перебрался к нам, стала его. Мы с Тиной и спали теперь в студии, перетащив сюда диван, а телевизор пришлось переместить на кухню, и включался он в основном, когда мы садились за стол.

— Нет, ты подойди! — ответил мне голос мальчика, и следом за тем из его комнаты грянула музыка, звуки которой вмиг подняли меня из-за компьютера.

Это была моя музыка. Одна из тех композиций, что я записал на диск. Но как мальчик мог запустить его там? У него был обычный кассетный магнитофон со встроенным радиоприемником, который он, делая уроки, как правило, включал, настроившись на какую-нибудь станцию, — это, получается, меня крутило какое-то радио?

Я влетел в комнату, и Тинин сын из-за раскладной парты, за которой делал уроки, с улыбкой до ушей, понимая, что за весть принес мне, ткнул в гремевший рядом на табуретке «Panasonic» пальцем:

— Саня!

Я привернул звук и глянул на стрелку — что за волна. Изучая FM-диапазон, я научился с ходу определять, где какая станция, и сейчас увидел, что на эту станцию я диска не отдавал. Точнее, предлагал, но они отказались.

— Саня! — ликующе произнес мальчик, протягивая мне руку для поздравления.

Я не принял его руки.

— Подожди. — Все это выглядело довольно странно: чтобы вот так, без моего ведома. — А что объявляли? Как? — спросил я.

— Не знаю, — растерянно отозвался мальчик. — Я просто услышал твое… и все.

Он вообще был славный мальчик, и я до сих пор испытываю угрызения совести, что, приручив, получается, бросил его. Смысл этих слов Экзюпери, что мы в ответе за тех, кого приручили, дошел до меня лишь тогда, когда мы расстались с Тиной.

Я слушал радио, узнавая знакомую до последнего шва изнанку своей записи, надеясь, что, может быть, в конце последуют какие-то комментарии, но нет: композиция закончилась, и тотчас пошел треп ведущего, не имеющий к ней никакого отношения.

Юные особы, что ждали меня в компьютере, неизбежно получили отставку. Под их раздирающие душу стенания я свернул окно с ними в маленькую плашку внизу экрана — предпочтя их щебечущему обществу щетинистое общество музыкальных редакторов, обитавших у меня в записной книжке толпой довольно изрядных размеров.

— Что? — неординарно ответила мне телефонная трубка, когда я набрал нужный номер. И я тотчас вспомнил, что именно так же она отвечала, когда я звонил на эту радиостанцию, предлагая им мой диск.

Объяснение вышло вязким и мутным. Не могу я вас вспомнить, как вы звонили, никаких дисков со стороны я не брал, повторял и повторял человек на другом конце провода, — пока наконец мне не пришло в голову напеть ему тему композиции, что прозвучала по радио.

Я напел — и теперь трубка ответила мне молчанием. Если молчание можно считать ответом. Оно длилось, длилось, и я не выдержал:

— Что вы молчите?

— Что-то я не понимаю ничего! — Голос человека на другом конце провода полыхнул неприязнью. — Это, вы говорите, ваше? Что за бред! С какой стати?

Предзнание чего-то ужасного и непоправимого обрушилось на меня.

— Что значит «с какой»? — вопросил я, почти физически ощущая груз рухнувшего на меня предзнания. — Я вам весной предлагал диск, вы отказались. А сейчас вы передавали… это с него!

— Не знаю, — сказал голос в трубке. — Не знаю, что у вас там за диск. А это был такой Бочаргин, его группа. Все! Ответил.

Я сидел, свесив между ногами коротко вопящую сигналами разъединения трубку, и не видел, что около меня стоит Тинин сын.

— Что? Объявляли тебя? — решился спросить мальчик, и я наконец осознал его присутствие рядом.

— Не совсем, — сказал я — со всею возможной бодростью, на которую был способен. — Буду разбираться!

Мальчик ушел к себе за парту делать уроки, а я выключил компьютер и отправился на кухню варить кофе. Ни о каком возвращении к юным особам с их заботой о красоте своей кожи нечего было и думать. Мозги у меня лихорадочно пытались переварить информацию, полученную на станции.

Сомневаться в ее достоверности не приходилось. Перед глазами у меня так и стоял тот плешиво-длинноволосый тип из бочаргинской компании, Сева по имени, как он, оттопырив зад, пригнулся перед монитором, щелкает мышью, закрывая окна, и в кармане курточки у него — диск с файлами моей музыки. Бочаргин хотел получить мои записи, и он их получил. И не в виде полуфабриката, а в виде законченного продукта. Пускай в эфир, как есть, не нужно ничего и перезаписывать.

Только вот через кого у него оказался диск? Кто ему дал его?

Кофе у меня, поднявшись шапкой, выплеснулся из чазве, и я, выключая конфорку, с удовольствием выматерился.

Собственно, это не имело значения, не стоило об этом и думать, через кого диск оказался у Бочаргина. Все же десятка два я раздарил. И кстати, ни на одной из радиостанций, куда я давал диск, мне его не вернули.

Кому я первому позвонил с известием о происшедшем, был, естественно, Юра Садок.

Юра, выслушав меня, ответил молчанием. Как тот редактор с радио, когда я напел тему.

— М-да! — сказал потом Юра со смаком, и в трубке вновь установилось молчание.

— Юра! — позвал я его. — Что делать, скажи мне, какого дьявола ты молчишь, Юра?!

— Я думаю, — отозвался он. И тут же добавил: — А что я могу придумать?

— Юра! — закричал я в бешенстве. — Что ты можешь придумать! Ты наверняка сталкивался с такими делами, представляешь, как их разруливать! В суд мне подавать?

— В суд, ха, в суд, — пробормотал Юра. — Если бы все так просто… Бочар человек тертый, он, надо думать, в РАО право первой ночи себе оформил.

— Где? В каком РАО? Что это такое? — проорал я.

— Это аббревиатура, Российское авторское общество значит. Хочешь зарегистрировать свои авторские права — подаешь туда заявку, платишь… А вообще, я помню, была одна громкая история, как Союз развалился. Там тоже… там прямо чужие фонограммы сперли, и пел под них один, известный довольно певец…

— Ну? — снова вопросил я. — И что?

— Да и ничего. Так, сошло как-то на нет.

Мне не нравилось, как он говорил со мной. Вяло, темно, уходя от прямых ответов. Ведь тогда, с Арнольдом, когда позвонил мне, наоборот, так и заводил меня, чтоб я действовал.

— Так и что ты мне предлагаешь, не могу понять? — потребовал я от него внятности.

— Что, — проговорил Юра. — Сходи в РАО, давай. Выясни там. Там тебе подскажут.

Разговаривая с ним, я не заметил, как выдул весь кофе. Выдул, чашка опорожнилась, и я не получил от кофе никакого удовольствия.

Тинин сын вместо того чтобы сидеть у себя за партой и делать уроки, стоял в дверях кухни и ждал, когда я закончу разговор.

— Все? Разобрался? — с надеждой спросил он, отсылая меня к тем словам, с которыми я отправил его от себя делать уроки.