Сосед будет сверху

— Правда?

— Правда.

— И зарядку от телефона?

— И зарядку.

— И Офелию с Шуриком?

— И Офелию с Шуриком.

Почему он такой хороший, а любит, блин, эту блондинку? Ну я просто не-по-ни-ма-ю!

Почему это все не мое?

Мой восторг испаряется, стоит нам выехать на трассу. Я медленно трезвею, становлюсь злой, ревнивой и до глубины души обиженной. Я уже ненавижу Дантеса за то, что он меня не любит. Хочу поколотить его и облить чернилами, выстрелить в лоб из рогатки и повыдергивать все волосы. Я хочу пнуть его и вопить что-то вроде «почему ты меня не лю-юби-и-и-ишь?». И конечно потом добавить, что я тоже его не люблю — все, точка.

— Ты в норме? — спрашивает Дантес, поглядывая в мою сторону. — Если хочешь, там Кокос в дорогу пакет собрал.

— Не хочу! — рычу я на него и отворачиваюсь.

Я молчу, он молчит. И каждый перекресток приближает нас к моменту, когда мы разойдемся по квартирам и я опять буду страдать. Меня бесит, что эти полтора часа в дороге — все, что у меня есть. Бесит, и я хочу плакать, хочу биться головой о стекло и заламывать от отчаяния руки, как ребенок.

— Эй, что случилось?

— Что случилось? — повторяю я уже на полтона выше, чем следовало бы. — Ну, может, ты хочешь меня напоить и воспользоваться ситуацией, чтобы потом я опять чувствовала себя... использованной?

Что я несу?

На самом деле, я просто не знаю уже, как зацепить Дантеса, как вывести его на эмоции, и получается вот такая ерунда и околесица. Я ведь всего лишь хочу услышать правду! Пытаюсь хотя бы в мыслях дальше построить наш диалог, но, видимо, шахматист из меня хреновый — ход улетает в молоко (впустую, в никуда).

— Я тобой не пользуюсь. В этом смысле. Мы же обсуждали условия.

— Конечно! Не пользуйся! Я даже на это не гожусь? Иришек хотя бы до кровати доводил, а я нужнакк, только чтобы в лифте и подъезде зажиматься? — Меня ослепляет этим.

Хорошо начала, — я подбадриваю саму себя, — отличный, весомый аргумент. Не прикопаешься.

— Правда? — Он хохочет, как мудак. — Ты так считаешь?

— Да. Я так считаю!

— Ну хорошо, как скажешь. Я давно понял, что Пушкина и логика — понятия несовместимые.

Дантес хохочет, сволочь! Но почему? За что мне это, блин?

— Ты… ты черствый!

— Ладно. — Улыбается и бесит.

— Мерзкий!

— Окей.

— Бабник!

— Как почетно.

— Который не умеет любить!

— А вот это ты зря. — Улыбка на его лице остается, но уже другая, натянутая какая-то.

Конечно зря, у него же есть блондинка!

— Хочешь сказать, что ты когда-то любил?

— Я и сейчас люблю. — Он преспокойно пожимает плечами.

— Любишь? А что ты тогда со мной делаешь? — я уже перехожу на крик. — Зачем ты меня мучаешь? Или, по-твоему, я шутки шучу? Ты не знаешь, что от секса и поцелуев чувства появляются?

— Что ты... — он явно приходит в недоумение от моих заявлений, но потом опять улыбается.

Заколебал!

Дантес выводит меня из себя. Он не отвечает мне, а просто со всем соглашается, и у меня крышу сносит от этого его поведения.

Ненавижу! Бесит!

— Зачем я тебе? Зачем пристаешь, если кого-то там любишь? — кричу я, уже развернувшись к нему лицом.

Я машу руками, стучу его по плечам, чтобы, блин, ответил. Чтобы оправдывался, ну хотя бы в ответ оскорблял — называл тупой и посмеялся. Или я достойна одного равнодушия?

— Ты же видишь, что я малолетка! Я тупая, да! И чего добиваешься? Нам ведь еще жить в одном доме! Я не Иришка, я не уеду в семь утра на лифте! Дантес! Ответь! ОТВЕТЬ МНЕ, МАТЬ ТВОЮ!

Я бью его по плечу, шее, рукам, и он наконец сворачивает с дороги и резко тормозит. Сидит молча, глядя в одну точку — куда-то на руль, глубоко дышит, будто не я только сейчас орала, а он.

— Зачем? — шепчу я сипло, еле слышно. — Даже дед за Надей не приезжал по пробкам… — это я уже скорее себе говорю, чем ему. — Почему ты меня не оставишь? Мне же совсем не смешно.

Я умоляю? Потому что звучит именно так. Голос дрожит, и мне чертовски больно.

— И мне не смешно, — бросает Дантес и выходит из машины.

Сердце мое колотится с такой силой, что, кажется, крошит ребра. Грудь разрывает от боли. А Дантес на улице запрокидывает голову, смотрит наверх и молчит.

Что происходит вообще?

Я собираю последние крохи сил и выхожу за ним следом — мне нужно «да» или «нет». Собаки наблюдают за нами с заднего сиденья и даже не шалят, видимо, чувствуют, что все очень серьезно.

— Дантес! — я зову его тише, спокойнее.

Мне просто бесконечно тоскливо, но жгучая ненависть куда-то делась вместе с насмешками.

— Что? — его голос звучит до ужаса устало.

— Ты ответишь мне?

Он медленно поворачивает голову, долго смотрит в глаза, а потом… бам! Дантес резко дергается в мою сторону, я даже вздрагиваю. Он приближается едва ли не за секунду, сгребает меня в такие тесные объятия, что кости трещат, и целует до того крепко — кажется, я чувствую привкус крови на языке.

Божемой.

Дантес терзает мои губы так сильно и яростно, что я не уверена, успею ли сделать вдох, прежде чем потеряю сознание от недостатка кислорода.

Господи, как я скучала по нему! Я хочу зацеловать его до смерти, хочу его искусать. Я не хочу все это терять. Вот вообще никогда. Если он не будет моим, меня это не устроит.

Хочу. Его. Себе. Сейчас!

— Хочу... — я бормочу это вслух? Опять.

— Тебя...

Саша остановись! Ну какого черта?

А Дантес кусает мою губу, будто поощряя продолжать.

— Хочешь? — бормочет он уже где-то в районе моей шеи.

— Ага, себе, — я выдыхаю это в его губы и тотчас ныряю ниже. Кусаю ключицу и схожу с ума от его запаха, от его тепла, от бешеного стука сердца.

Дантес смеется — так громко в ночной тиши. Он собирает мои волосы в кулак и тянет вниз, чтобы снова добраться до губ.

— Хочешь меня себе? — ухмыляется он.

Ну и почему это выглядит, будто ему от одной мысли смешно? Я ощущаю подступающие слезы, но не даю им хода.