Современная датская новелла

«Дом будущего», — писали газеты.

Списки желающих вселиться в новые квартиры заполнились на много лет вперед. В контрактах черным по белому было написано, что от съемщиков новых недорогих квартир требуется одно — положительные отзывы. Никто из съемщиков не возражал. Даже напротив.

К первому дому уже спешили грузовые автобусы. Переехавшие делали все, что полагается. Входили в лифты, поднимались в новые квартиры и жили, так же как раньше. Все были очень довольны.

— Знаешь, что я подумал, — сказал Ньюс Грейвсу, когда опять встретил его на улице. — Дом-то бомбоустойчив. Об этом еще не упоминалось.

— Да, надо будет упомянуть, — сказал Грейвс, и с тех пор началось победное шествие нового строительства по всей земле.

Строительная компания, учитывая заслуги Ньюса, предложила ему бесплатную квартиру в новом доме, но он отказался. Он объяснил, что у него такая слабость: он любит, чтоб дом было видно. Однако у него есть одно желание, ему хотелось бы открыть киоск и продавать газеты для всего нового квартала.

Грейвс долго думал. Потом он объяснил Ньюсу, что как раз этого желания никак нельзя удовлетворить. Такой киоск не только повредил бы стройке, он повредил бы всем жильцам, которые давно уже перешли на новый способ покупки газет. Ньюсу, должно быть, неизвестно, что и тут введен новый способ.

— Да, для меня это уж слишком, — сказал Ньюс.

— Это прогресс, — сказал Грейвс. — Погляди кругом. Случайная мысль, кто б мог подумать, что она будет иметь такие последствия?

— Все переселятся в эти кварталы, — сказал Ньюс, — и я потеряю весь доход от моей торговли шоколадом. Мне надо жить. А у меня больше никто ничего не покупает.

— Переходи на новый способ, — сказал Грейвс. — С ним не пропадешь.

— Нет, — сказал Ньюс. — Мне остается одно. Я буду выписывать страховки всем, кто сомневается. Ладно?

— Никто не сомневается, — заметил Грейвс.

— Ну а если кто-нибудь провалится сквозь этажи и закричит, что тогда? — возразил Ньюс. — Ведь тогда все провалятся.

— Никто не провалится, — сказал Грейвс. — Дома исключительно прочные.

Сесиль Бёдкер

Снег Перевод Т. Величко

Сырой и теплый южный ветер продувает долину насквозь, и кругом быстро тает.

Редко когда наметало такие горы снега, как в этом году, и редко выдавалась такая упрямая затяжная зима, но теперь уже недолго ждать, пока достаточно растает. Наконец-то пришла оттепель.

Марта стоит у окна, впившись взглядом в сероватую поверхность снега. Много, нет, еще слишком много. Эти громадные сугробы, знакомые ей до мельчайших подробностей, как они открываются из окна ее дома, весь этот леденящей белизны ландшафт, въевшийся в ее сознание, к весне посеревший, перекроенный вьюгами, преобразившийся, — она впитывала его глазами до тех пор, пока не перестала видеть все остальное.

Снежный пейзаж с нею неотступно, куда она ни обращает взор, снег видится ей на стенах комнаты, снег стоит в глазах, когда веки смыкаются для сна. Навсегда врезалось ей в память, как небо в эту зиму раскидало по земле свои дары.

И вот наконец потеплело. Тает, но все еще слишком много снега. Ей надо поберечь свои силы, превозмочь тягостный страх ожидания, пока не настанет час идти. Туда. А она все стоит у окна, как стояла перед тем много месяцев подряд, часами, день за днем. Она изматывает себя этим стоянием, изматывает себе душу и знает об этом.

У нее за спиной, в комнате, ни звука, тишина чуткая и тревожная. Две пары глаз не отрываясь смотрят ей в спину, боязливо следят за каждым ее движением. Неужели сегодня?

Дети сидят за столом с остатками недоеденного завтрака, но им не до еды. Они знают, что она высматривает, настороженно вглядываются в очертания узких острых плеч на фоне забрезжившего света — не упустить, когда это случится, они понимают: теперь скоро. Она им ничего не скажет, едва ли выдаст себя заметным движением, но они все равно сразу узнают. Им страшно, как и матери, но их страх шире, огромнее, ибо вбирает в себя и ее самое, помимо того ужасного, что надвигается на них.

Каждый день, чуть рассветет, Марта занимает свое место у окна и начинает изучать неуловимые изменения, происшедшие за ночь в снежном покрове, лишь потом посылает детей в хлев. Они сразу узнают, если что-то изменится.

Если что-то изменится… Они гонят от себя эту мысль, стараются не думать о том, что неизбежно должно случиться, но чего им так хотелось бы избежать. С тех пор как начало таять, в матери произошла перемена, они бы не сумели объяснить какая, это что-то, чего не увидишь глазами; она стала другая внутри, охватившее ее возбуждение накаляет всю комнату, передается им, они явственно ощущают напряженность взгляда, пронзающего серые груды снега, хотя она стоит к ним спиной.

Порою она забывает о них и начинает что-то бормотать, и эти звуки, которых они не понимают, не могут расчленить на слова, повергают их в ужас. Это уже не их мать, это человек, чужой и страшный, человек в заговоре со снегом там, за окном. И, оцепенев от испуга, боясь шевельнуться или вздохнуть, они ждут, когда она снова сделается своей, понятной. И потом сидят, уставив глаза в стол, со странным чувством стыда, будто только что видели ее раздетой. А когда она оборачивается, ее светлые глаза смотрят дико, кажутся темными, почти черными, и им жутко встретиться с ней взглядом.

Марта их видит и не видит. Знает, что они есть, как есть стол и узкая скамья. И только. Всю зиму простояла она у окна и все ждала, ждала, все думала об одном и том же, снова и снова. Хватит ли сил выдержать, хватит ли сил увидеть его еще раз. Ничего не делала, только думала. Едва занимается утро, словно колдовская сила притягивает ее к помутневшему от грязи окошку, она не может иначе, ей это необходимо. Стоять и глядеть на снег. Часы напролет. Нильсу и Ионне приходится самим смотреть за домом, самим ухаживать за скотиной, без них ничего бы не делалось.

Две коровы. Еда и полы. Огонь. Следить, чтобы не потух. Они не говорят об этом между собой, вообще почти не разговаривают, будто опасаясь, что слова помешают им слушать. В этом их теперешнее существование, они живут, постоянно прислушиваясь. Так было все время с того дня, как разразился буран, и так продолжается до сих пор. Сами они вряд ли знают, к чему прислушиваются, спроси их кто-нибудь, они бы не сказали, что ждут, когда наступит изменение. Так продолжается до сих пор. И так будет продолжаться, пока не сойдет снег, они догадываются об этом каждый про себя, но друг с другом ни о чем не говорят. Они доят коров и выгребают навоз, делают все тщательно, как никогда прежде, словно надеются своим покорным усердием отвратить нависшую беду. Они живут в страхе. Оба. Все время. Из хлева — домой, стол и безмолвный силуэт матери. И тишина.