Современная деловая риторика: Учебное пособие
Шрифт:
В заключение этого параграфа скажем несколько слов о форме речей в жанре возражения, опровержения и критики.
Совершенно очевидно, что полемизируя с оппонентом, говорящий (или пишущий) должен в той или иной конкретной речевой форме взаимодействовать с исходным текстом. По тому, как это делается можно в значительной мере определить культуру оратора и его этос. При построении опровержения и возражения автор апеллирует к первичному тексту и его создателю. Поэтому именно их он чаще всего упоминает и оценивает в опровержении.
1. Очень важное значение имеют слова, избираемые оппонентом для оценки личности пропонента, его действий и качеств. В тексте опровержения, как правило, прорисовывается образ пропонента. Иногда это делается прямо и намеренно, путем той или иной характеристики человека, иногда — косвенными средствами, путем оценки ситуации и содержания протекста. Характеристика пропонента позволяет косвенно показать уровень
2. Обозначение того, с чем не согласен выступающий. Средства обозначения действий и качеств пропонента — это глаголы речи, мышления. В опровержении часто указывается, что пропонент «говорит», "пишет", «утверждает», "ошибается", «заблуждается», "не видит чего-то" и т. д. Пропонент может быть «прав» или "не прав", «согласен» или "не согласен" и т. д. Даже в этих формулировках видны оценочные элементы, однако степень их интенсивности невелика. Такие оценки допустимы в любом опровержении. Если же оратор прибегает к более интенсивным формам оценки пропонента, следует задуматься о его порядочности, ибо все такие отклонения должны быть строго мотивированы.
Ср. пример возражения, построенного на совершенно нейтральном и безэмоциональном отношении к оппоненту и его идее: "Журналист: В докладе Президента прозвучало предложение: "Съезд должен принять решение о приоритете Совета Национальностей при рассмотрении законодательных вопросов о федеративном устройстве России". Как вы к этому относитесь?
Павел Лысов: Мне кажется, что Борис Ельцин своим предложением стремится подключить Совет Национальностей через законодательное обеспечение к практическим делам по решению наших национальных проблем. Подобное не совсем правильно. Решение национальных проблем, лежит прежде всего не на законодательном органе, а на исполнительной власти. Конституционен ли Совет глав республик? В Конституции такого органа нет, значит, он уже не конституционен."(ТВ, 4.12.1992)
Даже если задача оратора — дискредитация оппонента и его идеи (что чаще бывает в жанре критики), все равно необходимо использовать для этого пристойные речевые формы: "Как на проблему участия самих людей в реформе смотрит правительство? Я вспоминаю одно телеинтервью в начале года: Андрей Караулов и Г.Э. Бурбулис. Караулов спрашивает: ну хорошо, все это высокие вещи. А вот как с бабками, которые на помойках? Геннадий Эдуардович отвечает, что в политическом, философском плане мы решаем такие грандиозные задачи, мы на таком крутом историческом переломе, что бабка — не критерий, здесь возможны такие издержки, и специфика сегодняшней ситуации в том, что население — в оппозиции к Правительству." (Н.И. Травкин)
И лишь абсолютно безнравственный оратор может перейти на личности, на прямое оскорбление оппонентов:
Как известно, среди победивших в области одномандатников не оказалось ни одного представителя партий реформаторской ориентации. И (вот уж где «струя» для раскомплексованных фанатиков идеи!) ведь именно ярлык «нереформатора» еще в самом начале нового курса клеили Шабунину его потенциальные ниспровергатели. Усилия этих малочисленных противников долго имели неорганизованный характер и потому были малоэффективны… Разрозненность в действиях местных «ниспровергателей» имела в своем корне две причины. Первая — это обыкновенная трусость. Никто не хотел открыто выступать организатором и «душой» столь «высокой» миссии, ведь шансы на успех невелики, а жить как-то надо. Вторая — элементарное скудоумие. Но этот грех, эту ущербность самокритично, справедливо признавали за собой сами активисты местной войны нервов. Ведь только необходимое наличие оного дает убежденность в победе, чувство превосходства над соперником. В этом смысле состязаться с головой областной администрации было крайне затруднительно. Вот почему безумство, и тем более — трусливых, за все годы шабунинского руководства так и не стало «песней». (Экстра КП, 17.10.1996)
Такие высказывания оказывают на аудиторию действие прямо противоположное тому, на какое рассчитывает оратор, работают на противную сторону (может быть, в какой-то степени и благодаря этому оратору защищаемый им кандидат проиграл на выборах). Именно поэтому более опытные спорщики в сложных ситуациях с большей охотой приписывают оппоненту такого рода высказывания в свой адрес (хотя это тоже, разумеется, недопустимо с этической точки зрения). Так, в газете "Не дай бог!", активно агитировавшей голосовать на выборах за Ельцина, регулярно появлялись якобы письма читателей грубо ругательного содержания: "Вы думаете, что я пишу вам благодарственное письмо? Не дождетесь! Запугать хотите народ коммунистами? А не много ли ля-ля? Народ за вами и Ельциным не пойдет! Дудки! Народ большинством голосов за Г.А. Зюганова! И я буду голосовать за него. А на Ельцина и всю его шайку я плевать хочу. Я 4 года в коммунистической оппозиции и буду в ней до тех пор, пока Ельцин не полетит вверх тормашками. А за такую пасквильную газету вашу я вам когда-нибудь морду набью и заставлю подавиться вашей же газетой. И никакой Борис Николаевич не поможет. Я не продажная шкура и не предатель. Правда, был несколько лет назад за Горбачева, а теперь я бы его вместе с Ельциным заставил землю жрать до блевотины. Все вы там хамье! Перестрелять бы вас ко всем чертям! За вами честные люди не пойдут. А пойдет жалкая кучка тварей, которых и за людей нельзя считать! Вы пьете нашу кровь — ну, ничего, скоро вы запляшете как угорелые, и я уже вижу вашу смерть.” ("Не дай бог!" 4.05.1996) Объективно подобные «письма» укрепляли позицию Ельцина, рисуя его противников безнравственными моральными уродами.
В заключение приведем этически безупречное высказывание по поводу, гораздо более серьезному, чем выборы. Несмотря на крайнюю степень возмущения, автор не позволяет себе ни единого выпада против личностей, совершивших отвратительный поступок. Весь пафос речи направлен против деяния, а не против людей.
В то время, как в советской печати обсуждается вопрос об упразднении чрезвычаек, а московская общегородская организация коммунистов постановляет отнять у этих учреждений право выносить приговоры, в то время, как господин Крыленко констатирует, что ни один декрет не предоставил чрезвычайкам права расстрелов, — петроградская чрезвычайная комиссия с олимпийским спокойствием объявляет, что ею расстреляны четыре Романовы: Николай и Георгий Михайловичи, Дмитрий Константинович и Павел Александрович. Ни одного слова о том, какое преступление совершили эти люди, какой заговор они затеяли в тех тюрьмах, в которые они были заключены еще в августе прошлого года в дни ужасов петербургского красного террора! С социалистической точки зрения четыре бывших великих князя стоят не больше, чем четыре любых обывателя. Но столько они стоят, и жизнь каждого из них для всякого, не променявшего пролетарский социализм на звериную мораль профессионального палача, столь же неприкосновенна, как жизнь любого торговца или рабочего.
За что их убили? За что, продержав в тюрьме 6 месяцев и успокаивая их каждый день, что никакая опасность не грозит их жизни со стороны представителей пролетарской диктатуры, их в тихую ночь повели на расстрел — без суда, без предъявления обвинений? Какая гнусность! Какая ненужная жестокая гнусность, какое бессовестное компрометирование великой русской революции новым потоком бессмысленно пролитой крови! Как будто недостаточно было Уральской драмы убийства членов семьи Николая Романова! Как будто недостаточно, что кровавая баня помогла контрреволюционерам в их агитации в Западной Европе против революции. Когда в августе они были взяты заложниками, Социалистическая Академия, которую вряд ли заподозрят в антибольшевизме, протестовала против ареста Николая Михайловича как ученого, чуждого политике. Теперь и этого мирного исследователя истории — одного из немногих интеллигентных Романовых — застрелили, как собаку.
Стыдно! И если есть коммунисты, есть революционеры, которые осознают гнусность расстрела, но боятся заявить протест, чтобы их не заподозрили в симпатиях к великим князьям, то вдвойне стыдно за эту трусость — позорный спутник всякого террора! (Ю.О. Мартов 6.02.1919)
§ 102. Обвинение и оправдание. Обвинительная речь — это выступление, содержащее обоснование вины (виновности) другого человека (людей, организации и т. п.). В отличие от первичного жанра обвинения, обращенного, как правило, частным лицом к частному лицу, с обвинительной речью выступают обычно перед официальным органом или собранием, правомочным вынести решение. Обвинительная речь (даже если она произносится не в рамках судебного заседания, а является элементом общественной жизни) обязательно должна содержать описание противоправного деяния, явившегося поводом для речи; его правовую оценку (то есть указание на то, какие нормы, правила, законы, инструкции и т. п. нарушил обвиняемый); подробную и убедительную аргументацию предлагаемого решения; указание на меру наказания. Причем отсутствие хотя бы одного из содержательных компонентов полностью разрушает этот жанр. Обвинительная речь тематически строго ограничена: оратор не может позволить себе какие бы то ни было уклонения от описанного содержания.
Оправдательная речь — это выступление, содержащее опровержение выдвинутых против человека (людей, организации и т. п.) обвинений. Задача этого жанра — разбить, опровергнуть доводы нападающей стороны, показать невиновность обвиняемых. Поэтому оправдательная речь возможна только в том случае, когда имеются сформулированные в чей-либо адрес обвинения, и не существует сама по себе.
Обвинительная и оправдательная речи — не обязательно элементы судебной практики. Эти жанры активно используются и в общественной жизни.