Спаси нашего сына

Глава 31. Ева

Кажется, сердце мое, подобно пташке, вырвется из грудной клетки и вылетит на свободу, когда меня касаются ладони Егора.

Его лицо, сосредоточенное, чуть нахмуренное, прямо напротив моего, и я прижимаюсь щекой к его щетине, наслаждаясь тем, как она колется, мне действительно это нравится.

Мне нравится все, а еще больше — его поцелуи, прикосновение, легкое дыхание, долетающее до моего живота.

Когда Егор целует его, обнимая ладонями, я замираю и не дышу, только судорожно сжимаю пальцами края футболки, чтобы хоть чем-то занять собственные руки.

Это волшебно. Еще трогательнее и трепетнее, чем наша первая ночь, и хоть тогда он тоже был нежен и ласков, но сейчас каждый нерв оголен и все это ощущается ярче в разы.

И движение малыша в ответ, там, где только что были губы Егора, как признание сыном отца. У меня на глазах наворачиваются слезы, но не от обиды или боли, как ночью, они от трогательности момента.

Я словно в огне, и сладкие волны пламени лижут тело, разгораются костром там, где наши с Егором тела соприкасаются. Я ловлю каждое его движение, каждый вдох, но все равно оказываюсь не готова к тому моменту, когда мы становимся одним целым.

Страх за то, что мы можем задеть ребенка, отступает, Егор осторожен, но это не мешает ему быть настойчивым и не обращать внимание на надоедливые звонки. А я еще сильнее вцепляюсь в его локти, чтобы он не мог от меня оторваться, но по его выражению лица и так видно — сейчас он здесь целиком и полностью со мной, только мой.

И это упоительное ощущение обладания им затапливает густой горячей волной, заставляет снова чувствовать свое тело легким, как воздушный шарик.

… А после мы лежим рядом, укрытые одним на двоих пледом, и его длины не хватает, чтобы полностью укутать нас. На улице жарко, но здесь, в прохладе кондиционера я нуждаюсь в дополнительном тепле, том самом, что исходит от мужского тела. Егор, весь в ссадинах и ранах, лежит с закрытыми глазами, а я — я кладу голову ему на грудь и слушаю мерные удары сердца, думая, что в эти секунды, отбиваемые им в такт, нет на свете человека счастливее меня.

Я вожу легко по его шее, там, где начинается линия роста волос, и вдыхаю его запах, насыщаясь им наперед, на те моменты, когда Егора не будет рядом. Но об этом даже думать не хочу, как и о том, что будет через несколько часов или даже несколько минут. Я ворую эти мгновения украдкой в свои самые укромные уголки памяти, чтобы не случилось.

— Нам нужно ехать, Ева, — не открывая глаз, произносит Баринов. Его ладонь прижимает меня к себе, а губы целуют в лоб, словно успокаивая.

— Куда?

— Сдавать анализы.

— Да, — я киваю несколько раз и встаю. Все равно момент уже разрушен, и подтверждение отцовства Егора хоть и является само по себе обычной процедурой, но ощущается каменной стеной, воздвигнувшейся между нами.

Потому что мне тяжело от мысли, что он сомневается в моих словах, в моей порядочности.

Во рту становится горько, я сажусь на тумбочку, борясь с подкатившей тошнотой. Казалось, токсикоз давно остался в прошлом, но сейчас меня снова тошнит, а может, дело в нервах, а не в моем положении.

Я думаю о тете. О том, что она всегда поддерживала и верила мне, до болезни, и всегда была на моей стороне. И в детстве это было особенно важно, чтобы у тебя был надежный тыл, человек, который никогда в тебе не сомневается.

Хлюпаю носом, тяжелая, страшная мысль о том, что тети может уже и не быть, а я не делаю ничего, чтобы ускорить ее поиски, припечатывает к полу. И когда Егор выходит из душа, в полотенце, обвязанном вокруг бедер, с мокрыми волосами, я все еще сижу в его футболке на том же самом месте.

— Ева? — он смотрит вопросительно, — ты не хочешь ехать?

Я молчу, и кажется он расценивает мое молчание по своему. На лице сразу проступает отпечаток отрешенности, играют желваки, выдавая его напряжение.

— Может, тебе есть что сказать мне прямо сейчас? — слова обжигают холодом, — до того, как мы поедем в клинику?

Я пытаюсь сглотнуть огромный ком, что давит, распирает горло изнутри, мешает дышать в полную силу.

Неужели он думает, что я боюсь сдать анализы? Или что они могут показать в графе отцовство несовпадения с Егором?

— Ничего, — я поднимаюсь, проходя мимо Баринова. От него так холодом веет, что можно заморозиться от одного только случайного прикосновения, и он сейчас не просто снежный Кай, он вечная мерзлота, которую невозможно растопить.

В кабинете, где берут анализы, пахнет антисептиком; на всю мощь работает кондиционер, и от холода у меня мурашки бегут по рукам. Я ежусь.

Клиника, хоть и одна из самых дорогих в нашем городе, но все равно выглядит по-больничному, особенно здесь, в лаборатории.

— Не бойтесь, — медсестра по своему толкует мои мурашки, думает, что я волнуюсь.

Вглядываюсь в ее юное лицо, прикидывая, что мы ровесницы, но сейчас в эту секунду я ощущаю себя старше ее на десятки лет.

Она натирает мне сгиб локтя спиртовой салфеткой пытаясь отвлечь разговорами:

— У меня рука легкая, будет как укус комарика, почти незаметно.

Я отворачиваюсь лишь на мгновение, когда острие иголки с хрустом протыкает тонкую нежную кожу.

— Отпустите кулак, — послушно исполняю ее просьбу. Любопытство побеждает, я смотрю, как темно-вишневая кровь быстро наполняет большой шприц, медсестра ловко меняет его на следующий.

— Вашей крови понадобится больше, — поясняет она, — мы возьмем двадцать миллилитров, чтобы отделить фрагменты внеклеточной ДНК.

Я киваю, с тем, как будет проходить процедура, меня уже успели ознакомить, когда я подписывала документы. Егор тоже ушел сдавать кровь, в другой кабинет, и я рада, что сейчас мы разделены как минимум стеной.

Хотя стена между нами куда больше, чем здешняя, и меня все еще коробит от его недоверия и подозрительности. По дороге в клинику мы сказали друг другу едва ли с десяток слов, и это звенящее напряжение больно бьет по и без того воспаленным нервам.

— Все готово, — медсестра наклеивает на сгиб локтя лейкопластырь, — сгибать не надо, чтобы не было синяков.

Я удивляюсь, в женской консультации говорят иначе, но послушно выпрямляю руку и выхожу в коридор.

Егор уже там, разговаривает с кем-то по телефону. Я останавливаюсь, наблюдая за ним, пока он еще не успел заметить меня.

Сердце болезненно колит от того, насколько он красивый и чужой одновременно. Его не портят даже ссадины на лице и набирающий цвет синяк на скуле, наоборот, придают внешности что-то лихое и бунтарское.