Сталинские соколы. Возмездие с небес

– А почему не хоронят умерших?

– Фашисты наступают – и Анна так посмотрела на меня, как будто речь шла непосредственно обо мне. Мы спешно отходим к Симферополю, там определим раненых в госпиталь, а мертвых бойцов похороним, как положено, а не у дороги в поле.

Через некоторое время мы продолжили путь, двигались достаточно спешно и к вечеру прибыли в Симферополь. Но немецкие войска наступали так быстро, что к моменту нашего прибытия столица Крыма уже была прифронтовым городом. Колонне удалось пройти расстояния от Джанкоя до Симферополя за двое суток на носках наших частей без боевых потерь только потому, что наступали пехотные части, скорость продвижения которых была сопоставима с нашей. Если бы Манштейн обладал достаточным количеством танков и авиации, отход русских превратился бы в беспорядочное бегство с большими потерями или пленом.

В Симферополе медицинский отряд пробыл около двух дней в здании какой-то больницы, похоронили мертвых, но раненых на лечение дальше не отправили, организовав стационар прямо на месте.

Обстановка накалялась с каждым часом. Ночью на подступах к Симферополю слышалась стрельба. Я постоянно думаю о побеге, но как скрыться в чужом городе в остатках немецкой формы.

На следующий день, кажется, это было 30 октября, погрузив транспортабельных раненых на машины, госпиталь начал отступление на юг. Значит, русские сдают Симферополь.

Здесь дорога была лучшего качества и в этот же день, преодолев перевал, мы вошли в Алушту – небольшой татарский городок на берегу Черного моря. И куда русские побегут дальше?

Пробыв в городе один день, наш обоз действительно продолжил движение, теперь уже между морем и горами на запад, вдоль русских курортов. Мой родной живописный Марбург, утопающий в зелени, с мостами через Лан, замком и готическими церквями, расположен в низине Лана и также окружен возвышенностями со всех сторон. Но местные горы были интересны по-своему и чем мы уходили дальше на запад, тем ландшафт становился все живописней.

Мы достигли Ялты, но и там не задержались надолго. Судя по беспокойству русских, будем отступать. Куда? Наконец, пройдя самую южную точку полуострова, мы повернули на север. Сомнений нет, мы отходим на Севастополь – хорошо укрепленную крепость, где находится флот.

То, что я не предпринял решительных действий по своему освобождению, было большой ошибкой, и теперь завело меня в западню. По большому счету, то, что я до сих пор жив, можно рассматривать как волю проведения, здесь, в Севастополе, у русских должно быть достаточно квалифицированных врачей, чтобы нуждаться в моей помощи. Теперь меня или расстреляют сразу или сдадут в НКВД – большевистскую тайную полицию, что равносильно расстрелу. За наше короткое путешествие, я всячески старался быть полезен русским, искренне проявляя максимальную лояльность, но моим главным грехом было то, что я оставался немцем – ненавистным врагом, не заслуживающим пощады. И опять, в роли моего ангела хранителя выступила Анна. Об ее заступничестве я узнал уже потом, сейчас все происходило спонтанно и непонятно, но меня все еще оставляли в живых, и это было странно и удивительно. Нас с Анной, как и часть прибывшего медицинского персонала, определили в военно-морской госпиталь. Раненых было много, они поступали каждый день сотнями, в госпитале не хватало хирургов, дошло до того, что простейшие операции выполнялись врачами других специальностей. Я был хирургом, и это пока спасало мне жизнь. Оказывается, еще до начала штурма, где-то в начале ноября в дни нашего прибытия, большевики вывезли большую часть квалифицированного медицинского персонала военных госпиталей на Кавказ транспортом «Армения». Теперь каждый врач, оставшийся в крепости, был на вес золота. Попади мы в город на несколько дней раньше, и нас, точнее Анну и остальных врачей, погрузили бы на «Армению», и сейчас Анна была бы в полной безопасности на Кавказе, а меня, а что меня…

Я заметил, что стал проявлять к этой молодой женщине некую симпатию. Еще бы, она столько раз вступалась за мою жизнь.

Вермахт начал штурм крепости. Я понял это по усилившейся бомбежке и обстрелу. Города я не видел, разве что только в день нашего прибытия. Севастополь был окружен холмами, создающими естественные выгодные позиции для обороняющихся. Моря и бухт из госпитальных построек видно не было. Место расположения госпиталя русские называли «Максимовой дачей», она находилась де-то в центре города в окружении деревьев и старых строений.

Я привык к своей новой работе, стоило заканчивать медицинский факультет в Марбурге, чтобы оперировать раненых в окруженном Севастополе. Мешали только периодические удары по крепости. Бомбы и тяжелая артиллерия не выбирали свои жертвы. Однажды боеприпас взорвался рядом со строением, где мы ухаживали за ранеными. С потолка рухнула штукатурка. Ее острые куски, подобно боевым осколкам разлетевшиеся в разные стороны, болезненно ранили находящихся в помещении. В момент взрыва Анна вздрогнула и испуганно закричала, стены зашатались, испугавшись не меньше, я нашел в себе мужество прикрыть собой женщину. Мы поднялись с запыленного засыпанного пола, когда все стихло. Анна была цела, несколько пациентов получили дополнительные ранения. Кусок потолка разрезал мне руку. Ранение получилось не серьезным, но крови было много. Анна тихо поблагодарила меня и хотела осмотреть руку, но я заявил, что подожду, пока будет оказана помощь остальным. Присев в углу, зажав руку жгутом, я тихо наблюдал, как эта стройная симпатичная женщина, позвав медсестер, занимается своей грязной, но такой необходимой работой. Наконец, и до меня дошла очередь. Швы не понадобились. Анна перебинтовала мне руку. В момент, когда она, колдуя над моей царапиной, занималась своим обычным привычным для фельдшера делом, я испытал незнакомое мне раньше чувство удовольствия. Каждое прикосновение ее тонких нежных пальцев приводило меня в трепет или восторг. Неужели я влюбился!

Чтобы избежать возможных жертв при последующих бомбардировках, госпиталь собираются переводить в более безопасное место. Персонал занят сборами. Я меньше всех занят, но больше всех обеспокоен. Куда нас? Если вывозят, что будет со мной, не разлучат ли нас с Анной? Город полностью окружен с суши, это я понял из разговоров с женщиной, но на решительный штурм вермахт не идет. Защитники сражаются стойко, простые солдаты полны ненависти к немцам и готовы стоять до последнего. Севастополь – это не Париж, мы серьезно влипли в России!

Госпиталь вывезли в какие-то штольни или подвалы. Здесь проведено электричество, оборудована вентиляция, есть вода и канализация – это настоящая подземная крепость с операционными и перевязочными. Каменная толща надежно защищает нас от случайных снарядов или бомб, но, как я понял, теперь мы находимся еще ближе к передовой, чем на «Максимовой даче».

К концу года вермахт так и не взял русскую крепость, в сражении наступило некоторое затишье. У нас остается время на общение. Анна рассказала, откуда хорошо знает немецкий язык. Она немка, из тех, что переехали в южную Россию еще до большевиков. И хотя ее предки давно «обрусели», ее семья старалась помнить язык и культуру своей далекой родины. Она была замужем за таким же «русским» немцем, но с началом войны в конце августа ее мужа в числе остальных мужчин призывного возраста большевики вывезли на восток, и всякая связь с ним оборвалась. Женщине повезло больше, если это называется – повезло! Как военного фельдшера, приписанного к части, ее не тронули. Я думаю, что Анна несколько лукавила, судя по ее черным слегка вьющимся волосам и черным глазам, скорее всего она была из немецких евреев, а, слыша о ненависти нацистов к евреям, возможно, скрывала свои корни.

В короткие часы отдыха или свободного времени мы старались быть вместе. Общались на различные темы, Анна немного научила меня разговаривать по-русски. Мы беседовали о музыке, о книгах, рассуждали о войне, Гитлере. Почему так получилось, что рейх воюет с Россией. Я рассказывал женщине о довоенной Германии, какой ее помню, о старинном величественном Марбурге. Мы даже тайно, чтобы не вызвать недоумение окружающих отпраздновали немецкое рождество. Между нами не было близости в принятом понимании этого слова. Да и какая связь могла быть между советским фельдшером и пленным немцем, находящимися в окружении остального персонала, солдат и раненых. Но каждое общение, каждая минута нахождения рядом с этой милой приятной женщиной приносило мне наслаждение, соизмеримое с интимной близостью. Иногда, как в момент, когда я прикрыл Анну собой, или просто вынужденно находясь к ней слишком близко в узких коридорах и переходах подземелий, мне удавалось случайно прикоснуться к ее телу, прикрытому грубой военной одеждой. руке, спине или даже груди. В такие секунды дыхание мое учащалось, а по телу волной прокатывалась приятная дрожь. Как ей должно быть красиво в дамском платье и элегантных туфлях, а не в этих грубых солдатских сапогах. Не уверен. испытывала ли Анна нечто подобное ко мне, вряд ли, но, во всяком случае, она проявляла участие к моей незавидной судьбе, возможно, она чувствовала некое кровное национальное родство, и это толкало ее на сближение.

Мой плен продолжается уже более двух месяцев. В начале нового года по госпиталю поползли слухи, что русский флот высадил десанты в Крыму и скоро силы немцев и румын будут опрокинуты и осада крепости снята. Весь окружавший меня народ, включая моего ангела-хранителя, восприняли эту весть с радостным возбуждением. Я не знал, как поступать мне. До плена я не был национал-социалистом и в плену не стал большевиком. Для русских я был просто пленный фашист. Если войска Оси потерпят поражение, у меня еще есть шанс остаться в живых, если мои соотечественники и румыны возьмут город, при их приближении озлобленные русские меня расстреляют. Но радоваться неудачам своей страны в угоду собственной жизни было недостойно немца, поэтому я встретил новость о русских десантах с показным равнодушием, но с глубоким внутренним переживанием. Я научился без смущения смотреть в глаза противнику, правда, тот не всегда догадывался, что перед ним враг, все равно, это тяжело. Через прицел, с расстояния, не видя глаз, а иногда и человека, все выглядит проще.

Время шло к весне. Большевики не сняли осаду, а немцы не взяли город. Время не замерло, но текло по непонятному унылому руслу отчаяния. Если бы не общество моего ангела, я бы, наверное, предпочел покончить с собой, и только возможность ежедневного общения с Анной придавало мне силы жить в катакомбах, уподобившись кроту в смраде керосиновых ламп, крови и поту человеческой плоти.

Внешний натиск ослаб, поток раненых уменьшился, теперь мой заинтересовалась русская разведка. Однажды, прямо в госпитале меня допросил офицер и, скорее всего, забрал бы с собой. Тщетное вмешательство Анны не спасло бы на этот раз, но фельдшер обратилась за помощью к одному из важных русских хирургов, кажется по фамилии Петров, им вместе удалось отстоять меня у большевистской полиции. К тому времени недоверия к моим действиям у медицинского персонала госпиталя давно не было, я лично выполнял достаточно сложные операции при обязательной ассистенции Анны как переводчика, поручали и тяжело раненых. Но вечно продолжаться так не могло.