Старая эльфийская сказка

— А я помогу тебе в этом, — тихо прошелестела темнота, отвечая Королю, и из нее выступила моя мать, страшная, оборванная, изможденная и страшная в своей целеустремленности. — Я возьму на себя этот грех. Отойди подальше, Эльф, и не смотри. Я сейчас распорю живот этому ублюдку и посмотрю, какого цвета у него сердце. Потом я умру; жизнь еле теплится в моей груди. А ты сможешь убить своего оленя.

Ужас, обуявший Гурку при виде моей матери, обжег и меня. Мое тело словно надвое разрывали — так хотела моя подруга вырваться из плена, отсоединиться от меня и закрыть меня собою, заступить перед матерью, как я закрывал собой отца.

— Уйди! — неистово выкрикнула Гурка, и ее голос вырвался из моего горла. От звука его мать моя дрогнула и отступила, Король в изумлении выронил стрелу.

— Кто ты?! — с удивлением произнесла старуха, всматриваясь пристально в мое лицо. — Отчего мне незнаком твой голос?

— Мы слиты воедино, — выкрикнула Гурка, — и если ты убьешь его...

– ...то ты будешь свободна! — перебил я свою любимую. Вот же оно, вот выход! Пожертвовав собой, я мог освободить Гурку и выторговать жизнь отца. Пусть пройдет еще много лет, век эльфийский долог. Они когда-нибудь разгадают загадку колодца, а до тех пор будут живы и свободны. Я же и прежде искал смерти; так отчего не сейчас?.. От страха круги плыли у меня перед глазами, но я решился. Тише, тише, не бейся так сильно, сердце! Скоро ты умолкнешь навсегда...

— Нет, нет, Терновник!

— Милая моя, — смягчая свой голос, не привыкший к нежным словам, произнес я. — Так будет лучше. Ты останешься жива и освободишься от меня. Век твой долог. Пройдет еще несколько лет, и я сотрусь из твоей памяти. А ты найдешь новую любовь... не такого уродливого Эльфа, как я! Иного выхода у нас нет.

— Нет, Терновник!

Но я уже не слушал ее.

— Слушай, Король, — произнес я, стараясь не слушать звучащий в моих ушах плач девушки и унять разрывающую меня боль. — Дозволь сделать все так, как как я скажу. Пусть мать моя убьет меня. Тогда чары будут разрушены, Гурка-Светлячок будет свободна и обретет свое тело. А взамен ты не тронешь оленя. Обещай мне это!

— Но она не будет любить меня, — зловеще покачал головой Король. — Нет! А мне нужна ее любовь!

— Эй, мать! — крикнул тогда я внезапно окрепшим голосом, так же неотрывно гладя на Короля. — Ты знаешь, кто стоит за моей спиной? Знаешь, отчего я защищаю этого зверя больше себя самого? Это отец. Он оттого и не пришел, не вернулся к тебе, что не мог. И его позволишь убить?

В погасших глазах матери вспыхнул огонь, с тихим вскриком она ступила вперед, выронив нож в призрачно сверкающий снег.

— Ты!.. — выдохнула она, протягивая исхудавшую руку к зверю. — Ты!

Олень молча смотрел на нее, слезы наполняли его глаза.

"Что же ты наделала?! — горько спрашивал он ее. — Что ты наделала?! Во что превратился наш сын, плод нашей любви? Почему ты не сберегла его, как память о том, что было между нами? Куда подевалась твоя красота и молодость? Их источили злоба и жажда убийства? Где та женщина, которую я любил? Что же ты наделала?!"

И мать тихо плакала вместе с ним, обнимая его шею, поглаживая его черный мех...

— Прочь, старуха! — выкрикнул Король грозно, нацелив стрелу на зверя, потянувшегося к моей матери. — Я не верю вашей лжи, вы все ищете выгоды для себя!

— Послушай...

— Не желаю!

— Жертву, — глухо произнес колодец. — Тот, кто принесет мне искреннюю жертву, тот получит желаемое.

Услышав это, олень вскинул голову готовый рвануть прочь и исчезнуть в колдовской чаще — и стрела Короля пропела свою страшную песню.

Я успел. Я смог.

Оттолкнув мать, я бросился вперед, закрывая собою их всех, королевская черная стрела пронзила меня, пробив грудь, и кровь — та, что дает жизнь, — растеклась черным пятном на моей одежде.

— Терновник! Терновник! — кричала Гурка, но я не мог ответить ей. Боль лишила меня голоса.

Тоьлко бы успеть, только бы дойти...

Кровь рисовала на снегу тонкий загадочный узор, стекая по руке, блестящими змейками перевивая пальцы. Последние вздохи были тяжелы и мучительны, но я дышал и шел к колодцу.

Грудью, пробитой стрелой, я навалился а каменную кладку и опустил в святую воду руку, глядя, как моя кровь растворяется в чистых струях.

Я думал об отце, навеки запертом в теле зверя. Я думал о матери, ярость которой выжгла, иссушила ее жизнь и молодость. Я думал о Гурке, которая оказалась связана со мной заклятьем, и о Короле, который обезумел и готов убивать...

— Прими меня в жертву, — прохрипел я, шевеля в ледяной воде пальцами. — Я хочу свободы... всем — свободы... слышишь? Ты меня слышишь?

— Нет, мой Терновник, — шептала Гурка, — нет!

— Глупенькая, — произнес я непослушными губами. — Ты будешь свободна... свободна от меня и от нашего проклятья... Лишь закроются мои глаза, как ты обретешь плоть и кровь и будешь жить.

— Мне не нужна свобода такой ценой! — нежно ответила Гурка. — Я хочу с тобою быть. Всегда.

Глаза мои закрывались, и я слышал, как отчаянно колотится сердце — не мое, Гуркино. Она желала обнять меня, желала неистово, даже больше, чем жить.

— Свободы всем, — упрямо повторил я. Мне казалось, ладони Гурки касаются моего лица, моих дрожащих век, и это было хорошо, очень хорошо.

— Угадал, — глухо пропел колодец. — Ты — угадал.

Мрак закрыл мои глаза.

* * *

— Проснись, Ночной Терновник! Проснись!

В высоком небе над головой светило солнце, еще холодное, но уже нестерпимо яркое.

Я приоткрыл глаза — и тут же зажмурился, ослепленный.

— Милый мой, любимый, — шептала надо мной Гурка, и ее горяче слезы капали мне на лицо, а пальцы приглаживали мои волосы. — Проснись! Все кончилось. Ты победил, Ночной Терновник. Отныне мы свободны!

Дышалось мне легко, и я, не веря, коснулся груди рукой. Королевской стрелы не было, и сердце под ладонью билось спокойно и тихо.

— Что... что случилось? — хриплым ото сна голосом произнес я, и Гурка над моей головой рассмеялась, ее волосы щекотали мне лицо — и я тоже начал смеяться, поняв, что страх и боль навсегда покинули мою душу.

— Давным-давно, — таинственным голосом ответила она, — злые духи заперли в этом колодце Великих Эльфов, наложив на них проклятье. Они могли исполнять все желания, кроме своего — освободиться. За них это кто-то другой должен был сделать. Ты произнес это слово. Ты желал изо всех сил освободиться и пожелал свободы всем — и им тоже. Ты разрушил злое проклятье. Они свободны.

— А отец? Мать? — я блаженно улыбался. Голова моя покоилась на коленях у Гурки, и, казалось, не было места удобнее и прекраснее. Мне было так уютно и хорошо, что и глаз не хотелось открывать. Ветерок гладил мои веки, зализывал шрамы, и все заботы уходили, растворялись в прошлом.

— Отец твой, — все так же таинственно ответила Гурка, — вернул свой образ. Он ушел; куда — я не знаю. Мать твоя долго плакала. Она была очень измучена, но жажда убийства покинула ее сердце. Отец твой забрал ее с собой. Он обещал о ней заботиться то недолгое время, что ей осталось.