Старость - радость для убийц
Шрифт:
Нет, мне надо было прорваться в квартирку Обнорской, где явно что-то происходило. Набралась нахальства и постучала в дверь и, едва мне открыли, повернув ключ, рванула внутрь...
И не зря, не зря... Покойница лежала голенькая... То есть без своих бриллиантовых серег, без золотой цепочки... А на столе в беспорядке валялись бусы, колье, цепочки, кольца и прочее... Здесь явно шел дележ.
– Чего тебе надо-то?
– грубо спросила меня недавно столь деликатная секретарша директора.
– Сдурела, что ли?
Ее маленькая ручка-лапка с ноготками-коготками вцепилась в кучу ювелирных предметов с отвратительной жадностью, с откровенным бесстыдством, смазанная помада превратила её рот в одну
– Лезет, куда не просят! Воркута и есть Воркута! Тебя надо предупреждать, чтоб молчала и директору ни слова?
– Не надо. Никому ни слова!
– пообещала я как бы крайне смущенно и клятвенно.
– Ну смотри!
– шевельнулся смазанный роток и вдруг растянулся в улыбке, показав ненадолго рядок белых, стройных зубов.
– Плохо, плохо мы поступаем, девушка. Но не от хорошей жизни. Все беженки, все голые, босые в Москву заявились. Нужда! На зарплату не проживешь. На панель идти нам поздно.
– Я понимаю!
– ответила ей почти заискивающе, презирая в душе эту, в сущности убогую, но такую, выходит, наглую особь и отмечая заодно: "Директора они, все-таки, боятся. Он что, не знает, что ли, про эти ограбления покойниц? И про то, что Аллочка колется?" внезапно незаурядную тонкость в обращении проявила сестра-хозяйка тетя Аня.
– Да это же Наташенька... хорошая девочка... не склочная... убирается на совесть, аккуратная... Она знает, что язык надо крепко за зубами-то держать... На, девочка, возьми, Наташенька, вот эту цепочку... чистое золото... на память о покойной старушке... У ней все равно родни никакой нет... Она не в обиде будет... В морге все равно уворуют.
Тетя Аня ткнула меня в грудь рукой, которая держала болтающуюся цепочку с крестиком... Я медлила. Я не знала, что можно столь легко стать соучастницей элементарного ограбления... Но если я откажусь...
– Ой, не надо! Ой, я её боюсь!
– завопила я, изображая придурка из придурков, и бросилась из комнаты, забилась в кладовку. Там меня и нашла Алла. Уже не стесняясь, сделала себе привычный укол в вену на руке, спустила рукав белоснежного халата и насмешливо спросила:
– Чего от цепочки отказалась? Неужели так покойников боишься?
– Ужас и ужас!
– для убедительности я перекрестилась.
– Выпрут тебя отсюда, если не будешь со всеми, - предрекла шепотом же. Тут надо в одном котле... иначе... Иди, возьми цепочку... Быстро!
Если ты говоришь, - покорилась и вышла. Там, в комнате, рядом с покойной, находилась уже одна тетя Аня.
– А, - понятливо произнесла она, - за подарком вернулась... Ну то-то же... Бери, - и вытащила из кармана эту самую злополучную цепочку.
На покойную актрису я старалась не смотреть. Я и впрямь боялась её застывшего строгого лица, словно уже на веки вечные осудившего своих грабителей...
Самое удивительное - тетя Аня тоже смотрела на покойницу, и слезы жалости текли из её глаз, хотя карман её отдувался от уворованных вещиц. Мне следовало чмокнуть сентиментальную разбойницу в пухлую щеку, что я и сделала. Да ещё сказала:
– Миленькая тетечка Анечка, да не переживайте вы уж очень... Эта бабушка совсем старенькая была...
И почти без паузы, прямо на ушко:
– А чегой-то главврач-то такая вся нервная вышла? Прямо в пятнах красных?
Рассиропленная лаской и оттого утерявшая бдительность женщина произнесла поучительно:
– Жадность все! Хотела бриллиантовые серьги, а ей досталось кольцо с бриллиантом. Секретарша сама серьги снимала и себе же в бюстгальтер поклала, успела. Ой, бабы! Окороту в жадности не знают!
– Тетя Анечка, а как же, как же дальше-то?
– строила я уж такую наивность.
– Ведь люди знают, что у этой актрисы были
– А как всегда, - отшепталась женщина, которой доставляло удовольствие чувствовать себя очень сведущей перед глуповатой девицей.
– Счас секретарша принесет подделки и положит на стол! В морг-то кто везет в золоте и каменьях?
– А если родственники какие заявятся?
– Откуда? Она бездетная. К ней уж лет десять никто не ходит. Одна редакторша была какая-то чужая.
– Но... Георгий Степанович и Одетта Робертовна видели на ней дорогое...
– Эти-то!
– усмехнулась тетя Аня.
– Смолчат! Им с начальством хочется в мире жить. Эти понятливые...
Мне казалось, что самое удивительное уже случилось в этот день. О нем напоминала мне цепочка в кармане казенного халата. Однако дальше на сцену неожиданно вышел Мастер на все руки Володя. Он появился в квартирке покойной Обнорской, когда там уже никого не было. В руках он держал все тот же обшарпанный чемоданишко, из тех, с которыми ходят по вызову сантехники.
Впрочем, он явился по необходимости, так как медсестра Алла, заглянув в квартирку, оповестила вслух, выйдя из неё в коридор:
– Опять течет! Опят кран сломался!
А через минут десять Володя с чемоданчиком тут как тут. А ещё через полчаса можно было наблюдать в окно, как к "черному ходу" подъехала синяя "перевозка" и из неё два парня-санитара вытащили брезентовые носилки... Как водится, все, свободные и не очень от дел, припали к окнам... Володя вообще из квартирки не выходил. А когда носилки с телом поплыли по коридору, - он, Володя, помогал санитарам... Директор еле поспевал за процессией. Последним его указанием, когда носилки уже вдвигали в машину, было:
– Володя, не забудь забрать одеяло!
– Не забуду, - пообещал Мастер на все руки и залез в машину вслед за носилками.
Рядом со мной все это время стояла грузная Одетта Робертовна, дышала тяжело и всхлипывала. Но когда машина тронулась, спросила в воздух:
– Зачем они на неё шерстяное одеяло накинули? Лето же, теплынь...
"Верно, - её недоумение передалось и мне, - чего это покойница с головы до ног закрыта казенным шерстяным одеялом коричневого цвета в оранжевых разводах".
– Хотя, - произнесла раздумчиво жизнедеятельная дама, - так эстетичнее... все-таки, в узорах... и тела не видно.
Но мне такое объяснение показалось неубедительным.
– А тут всех хоронят с одеялом?
– обернулась к Одетте Робертовне.
– Сейчас подумаю... Вроде, всех. Да, да, вон и Мордвинову... Тоже Володя уезжал на "перевозке", чтобы вернуть одеяло... Видимо, это традиция...
Я не осилила забрать золотую цепочку к себе домой, так и оставила в кармане халата. А в Михаиловом душе мылась и мылась, словно грязь на мне лежала липким слоем, и ничто её не брало. Чувствовала я себя так, словно окончательно заблудилась в дебрях. К прежним вопросам без ответов пристроились новые: случайное совпадение или нет смерть Обнорской вскоре после того, как ей скормили кусочек торта? Почему сестричка Алла не участвует в традиционном грабеже мертвых старух? Брезгует? Или без того богата, но скрывает? Действительно ли случилась протечка в ванной в квартирке Обнорской и необходимо было вызвать этого самого Володю, мастера на все руки? Зачем покойниц кутать в шерстяное одеяло, если нет в этом никакого смысла, ведь обычно достаточно лишней простыни? Традиция или и тут некая тайна, стерегущая преступление? Или мне уже всюду чудится одно злодейство, потому что мозги набекрень, и вместо того, чтобы заниматься живописанием всякого рода светских событий, употреблять всякого рода красивые слова вроде "фужер", "бокал", "вокализ", "интерьер" и прочее, я влезла уж в такую слякотную бытовуху...