Старость - радость для убийц

– Хотите, - подала голос, - у меня есть.

Вжикнула молнией на сумке, покидала на прозрачную гладь стола все, до одного купленные яблоки. "Не суди, да не судим будешь", - пришло в голову и застопорило все остальные суждения.

– О!
– улыбнулся, демонстрируя великолепную голливудскую улыбку. Взял яблоко и, даже не обтерев салфеткой, сунул в рот.

Не знаю, не знаю, отчего вдруг жалость к нему, вполне, даже чересчур благополучному, стиснула мое сердце... Возможно, это у нас, женщин, инстинктивное. Нам положено сострадать всему роду человеческому и скорбеть за все, про все, и оплакивать вдогонку даже горестные детские воспоминания случайного мужчины...

– Ну а дальше меня отметили на конкурсе песни в области...
– прожевав, сообщил он прежним своим тоном веселого победителя.
– А дальше - Щукинское... А дальше роль за ролью...

А дальше я уже почувствовала, что его нестандартная сексуальная ориентация меня больше не колышет. И впрямь великая мудрость есть в том, что судить другого мы не должны, потому хотя бы, что чужая душа - потемки, что нам всегда приоткрыт только кончик истины, а вся-то она - только Богу, только Провидению...

Более того, в ту светлую минуту, когда "гений экрана" грыз немытое зеленое яблоко, я чувствовала к нему такую близость, словно мы выросли в одном дворе. И уже за одно это он был мне симпатичен. Я забыла даже о своем Боге-Даниеле...

Но как же причудливы зигзаги судьбы! Через несколько секунд я ненавидела Эльдара Фоменко лютой ненавистью, но себя, свою придурковатость ещё больше. в дверном проеме возникла вдруг Она - моя безумная любовь, моя роковая потеря Даниель собственной персоной. Я задеревенела от неожиданности...

... Он... оно было заспанное и в одних плавках изумрудного цвета. Солнце, бившее в широкие окна, тотчас словно набросилось на его плечи и озолотило стройный стан как единственно достойный объект. Чудесные витые кудри стали ещё чудеснее, ещё драгоценнее...

– О! Наконец-то!
– снисходя, по-родственному заговорил Эльдар, встал из-за стола, подошел к писаному красавцу, крепко хлопнул его по бронзовому плечу. Я-то решил - твоему сну не будет конца! Что поделаешь - юность любит спать! Танечка, - обратился ко мне с веселой беззаботностью, - не правда ли, этого мальчика следует увековечить в бронзе, мраморе и на полотне?

Забывшая дышать, окаменевшая каждым волоском и молекулой, я сумела только кивнуть. Актер рассмеялся, явно довольный тем, что предмет его гордости произвел мгновенное, оглушающее впечатление на журналисточку. И не заметил, что возникший красавец в плавках тоже на какое-то время замер, умер от изумления, увидев перед собой ее...

Так вот оно случилось... Чашечка с кофе дрогнула в моей руке и черная грязь обкапала белые брюки. И это был выход из положения - надо было суетиться, идти в ванную, кое-как замывать пятно, что-то отвечать Фоменко, предлагающему какие-то порошки, растворы... В моей голове царил ералаш, все серое вещество встало дыбом и воспламенилось, обжигая корешки волос. Я сошла с ума, попав в Зазеркалье. И окончательно меня сбила с толку внезапная благожелательная реплика актера:

– Моя жена пользовалась вот этим раствором в подобных случаях... Попробуйте!

Я оглянулась на него, и, видимо, в диком моем взгляде он легко прочел: "А разве у "голубых" бывают жены?"

Я отражалась во всех четырех зеркальных стенах с бутылочкой в одной руке и тряпочкой в другой.

– Кроме двух жен, у меня четверо детей, - сказал он.
– Не забудьте внести это уточнение в интервью. Чтобы у наивного, малообразованного малосведущего читателя глаза вылезли на лоб и там и остались...

– Уточню! Как же! Спасибо за беседу... Я отняла у вас много времени... Приносить материал на подпись или...

– Зачем? Я вам полностью доверяю!
– великодушно отозвался он откуда-то издалека-далека.

Меня теперь незнамо как тянуло вон из этой богатой, изысканной квартиренки, где в дальних покоях на чужих, "голубых" простынях отсыпался, наверняка, после бурной ночи мой ненаглядный...

Вот в каком качестве попала я в операционную к хирургу Алексею Емельянову. Вот чего и сколько скрыла от него и от себя на веки вечные...

А оно возьми и объявись! И выбеги из мрака забвения, как говорится! Да по той дорожке о существовании которой я знать не знала, слыхом не слыхивала! Надо же было Маринке забеременеть и отправиться на аборт не в обычную гинекологию, а в медучрежденьице, где убитые во чреве младенчики служат исходным материалом для чудодейственных уколов, предназначенных богатеньким импотентам!

Нечаянное удивленьице: "Неужели прекрасный Даниель так сильно ухайдакал свое основное боевое оружие?" "Плачьте, о Боги..." Как там дальше-то?

Не стерпела я тогда, после посещения "палаццо" Фоменко, где процветал Даниель, позвонила модельерше по летним платьям из хлопка Инге Селезневой:

– Почему не сказала, что...

– Солнышко! Я тебя предупредила! Но ты была невменяема. Успокойся: через это крутое разочарование десятки девиц прошли. Если бы собрать все их слезки в одно корыто - гору белья выстирать можно было б! Пусть тебя утешит исторический факт: старик барон Геккерн и Дантес, убийца Пушкина, находились в нежных отношениях. Пушкин, оказывается, пострадал на том, что старый развратник, педераст, ревновал Дантеса и поэтому хотел поссориться с семейством Пушкина. Кончилось дуэлью и смертью Пушкина. Лермонтов имел в виду игры педерастов, когда обвинял "наперсников разврата". Я решила создать вечернее платье из черного и серого шифона под девизом - "Тайные страсти". Уже набросала акварелькой... Анютины глазки, лиловые с желтым, прячутся в мягких складках, появляются лишь при движении... Сечешь?

– Секу.

– Видно, не очень. "Ах, ах, какой ужас - Даниель бисексуал!" Очнись! Когда живешь! Сейчас по Интернету можно вызвать проститутку двенадцати лет! Лолиточку!

Однако в ту ночь я не только окуналась в воспоминания и разглядывала усохшее дерьмо прошедших дней. И не только вдруг подумала об Алексее с его скальпелем наперевес со смиренной благодарностью. Он же спас меня тогда, в ту черную депрессуху, не только своим хирургическим вмешательством в мои внутренности... Видно, мой ангел подсуетился и подбросил мне его тогда во имя вселенской гармонии... Он, он содрал с меня черную кожу депрессухи... Он не давал мне жить самой по себе, прямо-таки с ожесточением навязывал свою веселую, насмешливую нежность...

Чего же мне ещё надо? Чего? Чтоб он сидел у меня под боком и периодически бухался передо мной на колени? И писал мне стихи, подобные апухтинским:

Будут ли дни мои ясны, унылы,

Скоро ли сгину я, жизнь загубя,

Знаю одно, что до самой могилы

Помыслы, чувства и песни и силы

Все для тебя!

Впрочем, обо всем этом, личном-различном, я думала как бы вкось, как бы между прочим в эту ночь после встречи с Маринкой. Думать-то думала, но уже жадно вглядывалась в лицо фактам, которые донесла до меня моя верная, несчастная подружка, уже выстраивала их в рядок в зависимости от значимости.