Старый год

Все трое хозяев захохотали.

– Я вам!.. – воскликнул Малкин. – Я вам покажу!

– Веня, – сказал Кюхельбекер, – прежде чем уйти и поднять народное восстание против нашей деспотии, хорошенько подумай, как плохо жить одному в нашем мире, в котором законы и порядок кончаются примерно в районе Бородинского моста. Смирись...

– И сходи к доктору! – добавил Дантес.

– А пошли вы! – откликнулся Малкин и кинулся к двери.

В комнате воцарилось недолгое молчание.

– Все в порядке, – сказал император. – Его бунт был недолгим и неубедительным.

– Я исхожу из того, что любой бунтовщик может быть опасен, – заметил Кюхельбекер. – Особенно если у него в самом деле прочные позиции в том мире.

– Мой жизненный опыт говорит, – прервал его император, – что, может, в следующий раз, а может, через сеанс люди Малкина или забудут о Вене, или вместо них мы увидим других бандитов. Малкин не первый посредник, с которым мы имеем дело. Далеко не первый...

– Но первый, который оказался у нас. И особенным способом – раньше мы так людей не получали.

– Ну ладно, ладно, поглядим. Дантес, не спускай глаз с Малкина. И если он тебе очень не понравится, ты можешь его ликвидировать.

– Хорошо, – сказал Дантес.

– А меня куда больше беспокоят ветераны. Покушаться на мою невесту в моем дворце – верх наглости! Надо взорвать их гнездо.

– Я подумаю, как лучше сделать, – сказал Кюхельбекер.

И тут же, словно выкинул из головы мелкую заботу, император обернулся к Люсе.

– Ты несчастлива, мое сокровище?

– Конечно, несчастлива, – ответила Люся. – Я от вас уйду.

– Ну хватит, хватит. Сейчас будет пир. Я подготовил пир. Будет наша свадьба.

– Нет, не будет, – сказала Люся.

– Милая, я потратил столько сил, нервов и средств на то, чтобы вырастить тебя, чтобы доставить тебя к нам в целости и сохранности, что ты не сможешь быть неблагодарной. Кюхля, ну скажи ей!

– Людмила, ваше сопротивление бессмысленно, – загудел, словно ветер в высокой печной трубе, Кюхельбекер, – так или иначе вы станете императрицей этого мира, а мы – вашими покорными рабами.

– Это разумно, – поддержал его император.

– Вы сможете вечно править всей Землей.

– Да таких императоров сотни! – сказала Люся.

Это была не ее мысль – как-то раз, разговаривая с Егором, они решили, что из-за отсутствия связи между частями Земли она, как средневековая Европа, разделена на множество маленьких княжеств и царств, а то и городов, между которыми лишь изредка движутся караваны и бродячие музыканты.

– У вас впереди вечность. – Кюхельбекер не обратил внимания на ее слова. – И вы можете оставить о себе память благодеяниями и святыми делами, а можете стать тираном, деспотом и даже завоевателем этого мира. Мы дарим вам вечность!

– Это я, я дарю вечность! – перебил канцлера император. – Не лезь в мои дела.

– У меня болит локоть и коленка, – сказала Люся. – Мне больно стоять. Я хочу к врачу.

– К Леониду Моисеевичу сейчас нельзя, – сказал Дантес, – у него сейчас пациент – талантливый певец, который приехал с вами.

– Чепуха, – возразила Люся. – Не пойдет к нему Малкин. А доктор расшибся. Он меня спасал и расшибся. Я помогу доктору, а он осмотрит мои раны, – сказала Люся.

– А любовь? – растерянно спросил император. – А свадьба?

– Здоровье дороже, – ответила Люся, – остальное приложится.

«Господи, – подумала она, выходя из приемной императора, – я могу говорить глупости. Мне бы рыдать от бессилия, а я смотрю вокруг, как будто вор, который после недолгих гастролей возвращается в тюрьму и замечает, какие здесь изменения, каких новеньких привезли».

Она шла по залу ожидания, следом шагал Дантес. Толпа придворных, плотно стоявшая у дверей, раздвинулась, но без испуга и спешки. Какие-то люди здоровались с ней, кто-то даже похлопал по плечу так, что больно отдалось в руке.

Но лиц Люся не различала.

В дальней стороне зала накрывали на стол, шумели стульями, звякали тарелками.

Люся вошла в кабинет Леонида Моисеевича, уверенная в том, что он там один. И оказалась права.

Леонид Моисеевич, голый по пояс, в старых, порванных сбоку по шву брюках, сидел на больничной койке. Он простукивал себе грудь, прижав расставленные пальцы к коже и постукивая по ним костяшками пальцев другой руки.

– Это я, Люся, – сказала она, входя.

– Заходи. Я сейчас кончу себя осматривать и примусь за тебя, Люся, – сказал доктор.

– Я вам не нужен? – спросил Дантес, который остановился в дверях.

– Иди, иди, не оставляй нашего возлюбленного императора, – сказал доктор, и Дантес тут же ушел, прикрыв за собой дверь. – Беда в том, что все ткани здесь очень медленно восстанавливаются, – посетовал доктор. – Да и как им восстанавливаться, если организм существует как замкнутая система – ни черта не получает и не отдает. Нам даже общественные уборные не нужны, представляете?

– Я об этом не думала, – сказала Люся.

– Не куксись, – заметил ее состояние доктор. – Мы с тобой ничего не изменим. Считай, что мы умерли безболезненно.

– Я все равно уйду, – сказала Люся, глядя в пол. В углу лежали кучкой остатки растоптанной железной дороги. Неужели столько времени никто здесь не убирался? Уроды!

И она повторила вслух:

– Уроды!

– Значит, мы недостойны иного мира. – Доктор поморщился – ему было больно. – Ведь мы его выбрали. А потом уж он нас выбрал.

– Меня украли!

– Сначала ты ушла сюда добровольно.

– Я была девочкой, маленькой девочкой, ну что я понимала!

– У меня есть эластичный бинт, – сказал доктор. – Помоги мне обмотать грудь. Вон там, на полочке...

– Зачем им меня убивать? – спросила Люся. – Мне никто не сказал. Все делают вид, что это у вас обыкновенное дело.

– Это ветераны. Неужели тебе Егор о них не рассказывал?

– А что он должен был рассказывать?

– В свое время мне говорили, что он был у них.

Егор и в самом деле не рассказывал Люсе о ветеранах и своем плене в подземелье. Для него это было слишком далеким и в то же время неприятным воспоминанием.