Старый год

Люська прислонила велосипед к стенке бытовки и сказала Жулику:

– Ты постереги, ладно?

Жулик тявкнул, он был верным песиком.

Люся быстро вошла в бытовку.

Они все сидели за столом и мирно беседовали. Люся ворвалась с шумом, испугавшим всех.

– Здравствуйте, – сказала она, глядя на Соню Рабинову.

Партизан, надевший в этот раз генеральскую фуражку, узнал ее не сразу, а стал жмуриться, приставлять ладонь козырьком к глазам и бормотать невнятно. Кроме них, в бытовке оказалась новая жительница – маленькая серая женщина со скошенной челюстью и птичьим носом, который тянулся кончиком к губе.

И конечно же, идиот.

Может, это был не идиот, только Люся про себя называла его так.

Он не обернулся к Люсе, а продолжал тянуть воду из стакана, словно это было увлекательным занятием, а вместо воды ему достался апельсиновый сок.

– Люся, – сказал наконец Партизан. – Пыркин мне говорил, что ты вернулась. Он говорил, а я не поверил. Я решил, как разумный человек, если тебя снова увидели, значит, ты никуда не уходила, а просто здесь по соседству все это время бродила.

– А вы совсем не изменились, – сказала Люся.

– А вот ты изменилась, и это странно. Но я тебе должен сказать, что если ты нашла пищу специальную, от которой растут, мне говорили, что есть такая, будто под Малаховкой растет пальма, а с нее падают такие кокосы, что если их есть, то вырастешь...

– Вы меня искали? – спросила Соня, близоруко щурясь.

– Простите, что я так настойчиво...

– Я все понимаю. Давайте выйдем, погуляем немного по берегу, мне ведь тоже хочется вас кое о чем спросить.

– Ты бы сначала чайку отведала, – сказал Пыркин.

– Ты чай заваривать не умеешь, – сказала Люся. – И никогда не умел.

Никто не засмеялся, впрочем, Люся и не рассчитывала на это.

Девушки вышли наружу. Они спустились по ступенькам к парапету. Вода в реке была серая, она отражала небо.

– Мне иногда хочется уплыть отсюда, – сказала Соня.

Люся наконец-то смогла ее рассмотреть.

Соня была высока, ростом с Люсю, но склонна к полноте. Правда, ей никогда не стать полной, по крайней мере здесь. Волосы у Сони были черные, густые, зачесанные назад, с пробором посреди головы. Она носила очки. Больше Люся ни у кого не видела очков, словно люди здесь презирали необходимость хорошо видеть. Как вижу, так и вижу... А платье у Сони было какое-то детдомовское, балахоном, видно, она поддалась здешнему обычаю – носить, пока не развалится.

Соня тоже разглядывала Люсю.

– Мне вас очень жалко, – сказала Соня. Глаза у нее были карие, в черных ресницах. – Я сначала не знала, какая вам уготована роль, а потом поняла, что это трагедия.

Интеллигентная, подумала Люся. Она не презирала интеллигентов, как было принято в ее семье и среди любовников матери. Она сама хотела стать интеллигентной.

– Скажите, а вы знаете, как мне отсюда уйти? – спросила Люся. Лучше сразу спросить, время дорого.

– Мне трудно ответить на этот вопрос.

– Ну вы хоть знаете, как меня украли?

– Со мной никто не разговаривает, – отвечала Соня.

– Я отсюда уже уходила.

– Я знаю, – сказала Соня. – Вы же меня тогда видели.

– Конечно, но тогда я еще не понимала, что все зависит от вас.

– Нет, – сказала Соня, – нe от меня. От Дениса.

– Кто такой Денис?

– Это мальчик. Он там за столом сидит, он больной, но очень хороший.

– А вы редко бываете на вокзале? – спросила Люся.

– Я там вообще не бываю, – ответила Соня. – Ни разу не была.

– И не видели императора?

– Я знаю, что там кто-то живет, но не интересуюсь этим. Да мне и нельзя отсюда уезжать.

– Почему?

– Во-первых, Дениске трудно ездить на большие расстояния, но главное – университетская библиотека. Гигантская библиотека, и часть книг там сохранилась.

– Вы читаете? – спросила Люся.

Ну вот, а она думала, что здесь никто не читает.

– Здесь все такие нелюбопытные. – Соня сняла очки, подышала на них, вытерла стекла подолом платья и сказала: – Знаете, никто еще не спросил меня, почему я никогда не расстаюсь с Денисом. Никто. Они думают, что мы – какая-то единая машина.

На том берегу реки костер разгорелся ярче, и от этого света стало казаться, что наступает вечер.

– А там разбойники, – сказала Соня. – Они заменяют жизнь убийствами. У нас каждый чем-нибудь заменяет себе жизнь. У меня – книги. Я ведь аспиранткой была. По английской филологии. Я изучала Чосера. Вам это что-то говорит?

– Немного, – соврала Люся, которой хотелось быть приятной. – Я в книготорговом техникуме учусь. Мы проходили английскую литературу.

– Не может быть! Вас Людмилой зовут, да?

– Люсей.

– Господи, встретить живого человека в этом аду!

– А ты почему здесь оказалась? – спросила Люся. Она незаметно для себя перешла на «ты» – все-таки они обе такие молодые, студентки.

– Это... ну... личное дело. Я очень любила одного человека, и он меня оставил... Он меня довольно подло оставил, и я хотела покончить с собой, но испугалась. А потом стала мечтать, как бы сделать так, чтобы остаться совсем одной – проснуться, у всех Новый год, а я совсем одна.

– Это давно было?

– Вчера, – сказала Соня. Потом, видно, подумала, что Люся может счесть ответ грубым, пояснила: – Это случилось в пятьдесят шестом году, но для меня это – вчерашний день... Я иногда думаю: «Господи, ему же сейчас шестьдесят лет, даже больше, а я молодая и красивая».

Соня вдруг всхлипнула.

– Я какой-то моральный урод. Все время хочу плакать. И знаешь почему? Никогда не догадаешься – потому что мне хочется иметь детей. Хотя бы одного ребеночка. И для меня Денис – спасение. Наверное, он удовлетворяет мой материнский инстинкт. Ты понимаешь?

– А чего тут не понимать? – ответила Люся.

– Но я нашла его не в Москве, – сказала Соня, – вернее, встретила.

– Ты ходила куда-то?

– Ой, извините, Люся, я вам неправильно сказала – дело в том, что я пришла в этот мир не здесь... Я жила в Калязине, знаете такой город?

– Слыхала, – осторожно сказала Люся.

– Это город на Волге, маленький город, там колокольня затопленная стоит. Там все друг друга знают, а после того, что со мной произошло, мне в Калязине жить было нельзя. Там каждый пальцем показывал...