Старый год

Соня замолчала. Несмотря на черноту волос, крупный нос и полные, капризно очерченные губы, лицо ее было вовсе не восточным, а мягким, северным и очень добрым. Но глаза были печальны, нет, наверное, лучше сказать – скорбные глаза.

– И как же ты приехала в Москву?

– Я пришла, разумеется, – сказала Соня.

– Из Калязина? А это далеко?

– Километров... больше двухсот. Я шла три недели.

– Но почему?

– Представьте себе, Люся, что я очнулась в пустом городе. Ведь если в Калязине и случается с кем-то то же, что и со мной, эти люди или погибают в одиночестве и тоске, или уходят, поселяются в больших городах, где людей больше. Даже мы, мертвецы, стараемся найти себе подобных.

– И ты не испугалась?

– Я не сразу пошла, – сказала Соня, – не сразу. Сначала я не понимала, что со мной произошло. Я жила в собственной комнате, спала на собственной кровати, а потом поняла, что больше не хочу ни спать, ни есть. Но мой мозг продолжал работать... Я думала, что это – сон... А потом поняла, что это – смерть.

– Смерть?

– Я и сейчас думаю, что умерла. Так лучше.

– Но ведь я среди вас. А возвращалась домой.

– Значит, ты умерла дважды. А впрочем, кто нам сказал, что между жизнью и смертью нет дверей? Любая религия предусматривает такие двери. Хотя бы односторонние.

– И ты одна пошла сюда?

– Я пошла искать людей.

– Тебе было страшно?

– Сначала было страшно, и тогда я пряталась в своей комнате. Потом я устала бояться, и ко мне даже возвратился какой-то интерес к окружающей действительности.

– И ты долго шла?

– Долго.

– И никого не встречала?

– Я многих встречала. Этот мир тоже населен, и странно населен. Он населен как сон, как воспоминание о бывшей жизни и как карикатура на другой мир.

– А мне даже страшно подумать, как ты шла.

– А мне смешно вспоминать, – улыбнулась Соня. – И я стою сейчас здесь только потому, что в нашем, мертвом мире почти невозможно убить человека. Ты должен уничтожить его. И бывало, что я как бы умирала, меня убивали, а потом я приходила в себя и снова шла.

– Как Пыркин, – сказала Люся.

– Разумеется, когда обмен веществ так понижен... А Пыркин очень хороший, добрый человек. И знаешь – мне ведь приходилось встречать хороших людей. Но чаще все дурное, что копилось в человеке, вылезает наружу, потому что это мир без наказания, без страха наказания.

– Ну не везде!

– Страх придумывают себе люди, чтобы было оправдание подчиниться. – Соня догадалась, что Люся имеет в виду империю Киевского вокзала. – Но за пределами империй и банд также существуют люди. Есть отшельники, а есть небольшие группы людей: секты, коммуны, я даже была в колхозе. Ты, Люся, не представляешь, как порой бывает интересно путешествовать.

– Может быть. Но мне страшно представить.

– А Дениску я нашла в пустом дачном поселке на станции Трудовая. Это километрах в сорока от Москвы. Я пошла по поселку в поисках книжного магазина. Бывают у станции книжные магазины. И вдруг испугалась – вижу инвалидное кресло, и в нем дремлет это существо. Вот и все.

– Нет, не все, – возразила Люся, – тут самое главное и начинается.

Соня ответила не сразу. Она смотрела на костер на том берегу, потом долго разглядывала воду.

– Может, сделать лодку? – сказала она наконец. – Или плот. И отправиться к морю.

– И ты его привезла в Москву?

– Я представила себе, что он так и будет сидеть в этой коляске, пока не умрет в ней. Один в пустом дачном поселке, в котором три четверти деревьев исчезло, а остальные голые, в котором стоят развалившиеся дачи... Ты не представляешь, какая это тоска.

– А твой... Денис, он понимал это?

– Он многого не понимает, зато он очень тонко чувствует. Ты, наверное, слышала о телепатах?

– Слышала.

– Так вот он эмфат. То есть человек, у которого сильно развиты чувства, в том числе предчувствие. Он чувствует любовь, ненависть, жалость... Если вы стоите рядом с человеком, а он вас ненавидит, то, может быть, вы этой ненависти не ощутите, а будете говорить с ним как с другом. Или вас любят, а вы не догадываетесь.

– Ну уж!

– Все бывает. А с Денисом иначе. Он так обрадовался, что увидел меня, а я тогда не поняла – думала, от одиночества. Одиночество его не пугает, он его не чувствует. В нем есть свой собственный мир, до которого нам никогда не докопаться. Но вот мою жалость к нему, мой страх, что с таким беспомощным существом что-то может произойти, – вот это он почувствовал. И я почувствовала, как ему меня не хватало. Я так и не знаю, почему он оказался там, в Трудовой, что за горе проникло так глубоко в него, что он остался в этом мире? И как может это сделать умственно неполноценный человек?.. Ничего я не знаю. Но я тогда поняла – вот есть существо, которое нуждается во мне. И моя жизнь приобрела смысл.

– Сразу? – почему-то спросила Люся.

– Да. Сразу. Я подошла к нему... Он был такой грязный, несчастный, и я повезла его к станции, там я видела бочку с водой. Я его умыла, потом мы пошли в Москву.

– И вас не трогали?

– Никто нас не трогал. Нас вообще больше никто никогда не трогал. Это даже интересно. Как будто Дениска распространял вокруг себя какое-то поле... Нас никто не трогал. Хотя, конечно, мы с ним являем собой нелепое и жалкое зрелище.

– Ничего, что ты его там оставила? – Люся показала на бытовку.

– Что ты! Он так любит к ним в гости ездить! Чай пить. Он слов мало знает, но у него богатые интонации, вы не поверите! И если к нему нормально относятся, то он может в таком месте век просидеть. А они его не гонят. Они сами за этим чаем могут годы проводить. И еще он Жулика любит. И знаете – собачка отвечает ему взаимностью...

Наступила тишина, которую прервала Соня:

– А у меня в городе, прямо в университетской библиотеке, есть своя комната, свой уголок, на первом этаже, чтобы мне было легче Дениску туда завозить. Там мы живем, читаем...

– А мне все на вокзале говорили, что отыскать тебя нельзя.

– Врут они. – Соня улыбнулась. Глаза за очками были неправдоподобно громадными и не улыбались. – Оттуда и до двери недалеко.

– До какой двери?

– Ну, до двери в ваш мир, – сказала Соня.

– Вот это для меня главная тайна, – сказала Люся, – и, конечно же, самая важная.

– Почему?

– Потому что если я смогу уйти в ближайшие дни, то с моей кровью еще ничего не случится... То есть я смогу снова жить у нас.

– Ты хочешь вернуться?

– Господи, Соня, ты что, разве не понимаешь, как я сюда попала?

– Я видела...

– И не задумалась ни о чем?

– Мы с Дениской об этом не думаем, – ответила Соня. – Главное, чтобы нас оставили в покое.

– Тогда сделай усилие!

– Разве это что-нибудь изменит?

Конечно же, Люся попалась на разговоры о книжках и любви к Денису. И забыла, что все равно Соня – словно саламандра, холоднокровное существо...

– Слушай меня внимательно, – сказала Люся. – Шесть лет назад...