Старый год

Я ждал философа в маленькой комнатке с одним голым столом, двумя стульями и железным шкафом в углу. Я сидел за столом, представляя себе, что я следователь и даже полковник.

Аркадия ввел милиционер и молча вышел, прикрыв за собой дверь.

– Ну вот! – сказал Аркадий, опередив мое сдержанное приветствие работника милиции. – Так я и думал! Я еще в театре заметил – что-то у этого мужичка глаза бегают. Не иначе как мент.

– Садитесь, – сказал я. – И, если нетрудно, отодвиньте занавес с лица, чтобы я мог видеть, бегают ли у вас глаза.

– Никогда не откажусь от своего преимущества, – возразил Аркаша.

Мне показалось, что его копна, терновый куст, шерсть кавказской овчарки стала еще гуще и длиннее, чем месяц назад.

– В Полинезии вам цены не будет, – сказал я.

– Конкретно – на каком острове? И когда вы меня туда пошлете?

Я промолчал и стал внимательно разглядывать его. Через полминуты он агрессивно спросил:

– Чего вы во мне не видали?

– Вы знали, конечно, что ваш друг Барби – бандит и убийца? – спросил я.

– Какой Барби? Не знаю никакого Барби! – Ответ последовал так быстро и яростно, что было ясно – Аркадий врет, но был готов к вопросу и потому решил отпираться. Это была правильная политика – если у следователя нет улик.

– А фамилия Пронькин вам что-нибудь говорит?

– То же, что и Маркс. Это двуногое вульгарис! – ответил философ.

– А почему вы из театра сразу после нашего визита смылись?

– Мне надоело сторожить то, что не подлежит сбережению. Я решил отдохнуть и подготовиться к поступлению в университет. Может быть, вы слышали, что я увлекаюсь философией?

– Мы с вами уже встречались, – сказал я. – Поэтому можете не вешать мне лапшу на уши. О ваших делах с Барби милиции уже известно. Отпускать вас не намерены, и я постараюсь сделать так, чтобы вы опоздали к следующим вступительным экзаменам. Поверьте, это в моих силах. Вами и вашими друзьями очень недовольны в высоких кругах.

– Барбоса убили? – спросил философ. – Я видел, как он упал, все засуетились, свет погас. А потом ваши сотрудники начали всех нас хватать.

– Барби вам уже не поможет. Так же, как и Веня Малкин.

– Никогда с ним не общался, – признался философ, сверкая глазками сквозь волосяную завесу. Сверкал он так, что я решил – врет он про Малкина. Потому решил спросить:

– Значит, мы запишем, что Вениамин Малкин никогда не приходил по ночам в театр и вы никогда его не пропускали.

– Даже если и приходил, смотрел мимо меня, словно я мебель. А у меня ранимая душа, гражданин начальник.

– Хорошо, – обрадовался я косвенному признанию философа. – Значит, с вами он не разговаривал, а командовал вами непосредственно Барби.

– Да нет, не Барби, – отмахнулся от меня Аркадий. – Пронькин меня мобилизовал. Знаете такого? Оказывается, его тоже убили.

– И кто же вам сказал об этом?

– Вся Москва знает.

– Значит, убили.

Мы скорбно помолчали.

– Многие погибают, – сказал Аркадий.

– Другие проводят лучшие годы жизни в тюрьмах.

– Но я же ни в чем не виноват! Честное слово! – это было сказано совсем другим голосом. Аркадию не хотелось в тюрьму, и он понимал, что его судьба может зависеть от моего расположения.

– Могу предложить соглашение. Мне не нравится слово «сделка».

– Какое? – Философ даже раздвинул волосяной водопад, чтобы лучше вглядеться в меня.

– Мне нужно знать – только честно, – что вы делали в театре, с кем были там на связи и как все это происходило. Остальные ваши дела меня не интересуют.

– Так это и есть мои дела!

– Вот и рассказывайте.

– Мы с Пронькиным учились, – начал Аркадий обыкновенным голосом, – в одном классе. Потом наши пути разошлись. Я потянулся в науку, а он крутился возле искусства. Мне наука ничего не дала, кроме переживаний, а он ездил на «Чероки».

– Думаю, что это малкинский джип. Пронькин его использовал как служебную машину.

– Нет, вы скажите, раньше это было возможно? Я за коммунистов голосовал. Потому что устал от этих нуворишей с их джипами.

– Замечательно, – похвалил я философа, – отлично гармонирует с вашим солипсизмом.

– Запомнили?

– Заучил. И продолжайте, пожалуйста. Мне некогда.

– А мне спешить некуда, – в рифму сказал арестант. – Ну ладно, продолжаю, продолжаю. Как-то я встретил Пронькина, разговорились, то да се, он узнал, что меня из университета выперли. И сказал, что есть работа, специально для интеллигентного человека. Так я попал в театр. Ничего плохого я не имел в виду. И сейчас не имею. Курить можно?

Я оглянулся. Нигде не было пепельницы.

– Потерпите, – сказал я. – Немного осталось.

Философ вздохнул, но ссориться со мной не стал. Ему было страшновато.

– Расскажите, в чем заключалась ваша работа.

Главное было не забывать, что я должен держать милицейский, допросный тон. Не переходить на беседу.

– Я сторожем работал, – невинно сообщил мне философ. – Ночным сторожем. Вы об этом знаете.

– Прекратите кривляться, – приказал я. – Если бы вы были простым ночным сторожем, то здесь бы не оказались.

– А я, честное слово, не знаю...

– И наверное, Пронькин по дружбе познакомил вас с Барби.

– Я не знаю...

– И в чем же заключались ваши обязанности?

Я чуть было не сказал: «А то сейчас полковника Мишу позову!»

Хотя звать полковника нельзя. То, что мне сообщит сейчас Аркаша, не предназначается для полковничьих ушей. Философ вздохнул.

– Хорошо. Я ухожу, а вас отправят в камеру.

– Я же ни в чем...

– Послушайте, философ, – сказал я, впуская в голос дозу презрения. – В нашей стране даже поговорка есть, маленькие дети ее впитывают с молоком матери: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Это имеются в виду невинные. А вы – виноватый. Вас поймали в притоне, вы общались с бандитом, вы скрывались от правосудия... Или вы все рассказываете, или я ухожу. И больше с вами нормально никто разговаривать не станет.

– Ну ладно, ладно, только это вас разочарует.

Оказывается, Пронькин дал Аркадию прибор, специальный прибор. Тут я не выдержал и потребовал выдать прибор. Аркаша объяснил, что он как раз и приезжал в тот ночной клуб на встречу с Барби, чтобы вернуть прибор.

– И отдал?

– Нет, не успел. Тут стрельба началась и ваши прибежали. Я думаю, что прибор – самый обыкновенный барометр. Или он замаскирован под барометр.

Этот поганец издевался надо мной.

– Нет, я не шучу! – сказал он.