Старый год

И я прыгнул в темноту вслед за Егором.

И исчез.

То есть для всех окружающих исчез. Хотя удостовериться в том не мог.

Больше меня не было.

За кулисами было так же, только темнее.

Я невольно кинул взгляд назад – там гасло, как догорающее зарево, большое розовое пятно.

Все, что осталось от моего мира, от лаборатории, квартиры в хрущобе и даже любимой пивной у Тишинского рынка... Если верить Егору, в ближайшее время я ничего подобного не увижу.

Любопытно – это все я успел передумать в тот момент или это поздние мысли, наложившиеся на картину закулисья? Конечно же – у них там «Зазеркалье», у нас – «закулисье».

Егор чуть не сшиб их министра Кюхельбекера – длинного типа с глубокими глазницами. На нем был черный строгий костюм, черные волосы разобраны на прямой пробор и расчесаны плотно к черепу. Егор застыл, прижавшись к министру, а чуть дальше в полутьме стояла инвалидная коляска, а в коляске сидел молодой человек, бессильно свесивший голову набок. Коляску держала за спинку молодая женщина в какой-то робе, с невнятным бледным очкастым лицом.

Картинка зафиксировалась в сознании как статическое явление, и тут же пришло все в движение.

Я подхватил Егора, который от резкого столкновения с министром отлетел в сторону.

Соня Рабинова откатила кресло с юношей, приговаривая:

– Не волнуйся, Дениска, не расстраивайся. Тут все свои.

На мой взгляд, ее пациент и не собирался расстраиваться.

Из темноты вышел неприятного вида субъект в пожарном шлеме и длинном блестящем плаще. Велосипедист.

Я как бы узнавал детали мира, о котором наслушался столько, что поверил в его существование. И правильно, оказывается, сделал, что поверил.

Ну представьте себе, что вы начитались Дюма, скажем, «Трех мушкетеров», делаете шаг из своей спальни, оказываетесь на узкой грязной улице и слышите звон шпаг. Выглянули на площадь, а там мушкетеры дерутся с гвардейцами кардинала. А вам кто-то говорит: «Отойди с дороги, разве не видишь, что мы везем леди Винтер».

– Спокойно, – сказал я, глядя, как велосипедист достает металлическую дубинку. – Спокойно. Все идет по плану. Принимайте гостей, господин Кюхельбекер. Мы намерены наладить с вами добрые отношения.

– Пожалуй, вас никто об этом не просил, – разумно ответил министр. – Мы гостей не ждали.

Он отодвинул Егора, но держал его за плечо вытянутой рукой и приглядывался, будто старался узнать обретенного после многих лет разлуки племянника.

– Вот именно, – пояснил я. – Это и есть Егор. Вы с ним знакомы. Шесть лет назад он у вас побывал. И остался недоволен.

– Тебя трудно узнать, – сказал Кюхельбекер.

– Я же оказался у вас только потому, что хотел остановить молодого человека, но не успел. Я рад возвратиться домой немедленно, – продолжил я жизнерадостно. – Но боюсь, что это практически невозможно.

Кюхельбекер сделал понятный мне жест – остановил велосипедиста, который изготовился привести свое оружие в действие. Этот жест меня обнадежил.

– Вы правы, – сказал Кюхельбекер, не улыбнувшись мне в ответ. – И что же вы предлагаете?

– Я хотел бы узнать, когда обратный поезд.

– Не понял, – сказал Кюхельбекер.

Егор вдруг рванулся от Кюхельбекера, тот от неожиданности отпустил его, но я перехватил Егора раньше, чем его успел пришибить велосипедист.

– С вашего разрешения я обращусь к этой молодой даме, – сказал я, – чтобы узнать, когда мы могли бы вернуться обратно.

– Вы в самом деле не хотели сюда проникать? – спросил Кюхельбекер.

– Не хотели.

– А он? – Кюхельбекер уткнул упрекающий перст в Егора.

– А я хотел, – сказал Егор. – Хотел взять Люсю и немедленно от вас уйти. Навсегда. Чтобы не видеть вас, не знать о вас, не помнить о вас!

– Боюсь, что вы опоздали, молодой человек, – сказал Кюхельбекер, – поговорите с Соней.

Соня обратила ко мне спокойное широкое пухлогубое лицо, обрамленное черными вьющимися волосами.

– Скажите, – спросил я. – Скоро ли вновь откроется эта дверь?

– Щель?

– Дверь, щель, окно – разве это важно?

– Я не знаю. Но мы сюда скоро придем. Правда? – Она обернулась к министру.

Любопытно, подумал я, ей, очевидно, свойственно чувство времени, хотя Егор уверял, что они здесь времени не чувствуют.

Соня словно прочла мои мысли, продолжала:

– У господина министра есть песочные часы. Очень большие. И специальные люди-насечки.

– Они делают насечки на палках, – сказал Кюхельбекер, – чтобы я мог считать время. Я, и никто другой. Они переворачивают часы и делают насечки.

– Это, – сказал я, – как бы плановое открытие щели, правильно? Для встречи с Малкиным и другими людьми, для обмена.

– Правильно, – за Соню ответил министр.

– А открывается ли эта щель чаще?

Соня кивнула.

– И как я об этом узнаю?

– Как он узнает об этом? – Я понял, что министр тоже хочет, чтобы я убрался восвояси. Его не интересует содержание последних газет, выступление доброго министра обороны или новости из Дагестана.

– Он почувствует, – сказала Соня. – Только мы должны быть здесь поблизости.

– Вы можете это сделать? – настаивал я.

– Сейчас Денис должен отдохнуть, – твердо сказала Соня – Я отвезу его к себе.

– Куда?

– Мы живем в библиотеке университета.

Сказав так, Соня спокойно повернула коляску и повезла Дениса к выходу. И все покорно пошли за ней. Не обладая ни силой, ни должностью, она была настолько уверена в себе, что эта уверенность передавалась и остальным. Впрочем, существование окна было важно для всех. Кроме ветеранов. Но, насколько я знал, ветераны также почему-то не трогали Соню.

Я пошел рядом с ней.

– Когда вы будете знать? – спросил я.

– Мне трудно ответить. Завтра. Вы знаете, что такое завтра? – спросила она так, словно в это слово она вкладывала свое особое понимание.

– Пожалуй, да.

Через задний ход, такой мне уже знакомый, мы вышли на улицу, и я впервые увидел и почувствовал воздух того мира. Егор описывал мне его, но так, походя – он говорил о серости дня и одинаковой серости неба.

Это было не совсем так. Небо над тем миром было жемчужным и по-своему красивым, такого цвета бывает слой облаков на рассвете, задолго до того, как поднимется солнце, когда слой облаков уже освещен, но его не коснулись прямые солнечные лучи.