Старый год
Шрифт:
Он сидел пригнувшись, опасаясь, что его догонит сзади какой-то снаряд. Телега подпрыгивала на выбоинах, у парапета стояли рыболовы, которые оглядывались на мчащуюся телегу, будто сердились, что мы распугаем всю рыбу.
Сзади бежали разбойники, одетые разнообразно и неаккуратно, но бежали они как-то неуверенно, даже не очень спешили, будто пугнули нас и этого им было достаточно.
Между телегой и бандитами ехал третий велосипедист. Его велосипед делал зигзаги по набережной, и самого велосипедиста заваливало в сторону.
Он отставал все больше.
– Ему надо
– Помочь мы не поможем, – возразил Кюхельбекер, – тогда они нас догонят и убьют. Не знаю, насколько вы – жертвенная натура. Давай, ребятушки! – крикнул он, привставая на облучке и взмахивая воображаемым кнутом.
Велосипедистов и не надо было подгонять. Они крутили педали с отчаянием.
Егор мрачно молчал, а я, несмотря на драматизм ситуации, смотрел по сторонам. Справа тянулась пустошь, посреди нее длинный пруд, затем стены Новодевичьего монастыря. Деревьев не осталось...
Я обернулся.
Велосипедист уже сильно отстал. Он сошел с велосипеда, сам сошел, и сел на мостовую.
Бандиты догнали его и окружили. Я не знал, что они там с ним делали. Один из бандитов постарался взобраться на трофейный велосипед, но никак не мог с ним справиться.
Тут мы въехали на площадь Киевского вокзала и свернули с набережной. Площадь была пустынна и очень велика, куда больше, чем была у нас. Посреди нее стояли три черных стола. Егор говорил нам об одном.
Возле ближнего сохранился неубранный – а зачем убирать? – ряд дешевых стульев, некоторые валялись среди сажи.
– Вот здесь, – сказал Егор, – они людей жгут, паразиты.
– Не судите, да не судимы будете, – ответил Кюхельбекер. Он вглядывался вперед, а один из велосипедистов обернулся и сказал:
– Там кто-то лежит.
– Вижу.
Я тоже привстал. Велосипедисты ехали все медленнее. Человек в синем костюме лежал на верхней ступеньке вокзальной лестницы, вытянувшись, глядя в небо. Он был разрублен пополам, и верхняя и нижняя половины были раздвинуты так, что между ними можно было провести кулак.
Велосипедисты спрыгнули с велосипедов и остановились, поджидая Кюхельбекера.
– Я думаю, что вам лучше подождать здесь, – сказал министр.
– Неужели здесь безопасней? – спросил я.
– Здесь видно далеко, – сказал Кюхельбекер. – Будь моя воля, я бы остался на улице тоже.
Но мы уже спрыгнули с телеги и пошли к лестнице.
Один из велосипедистов толкнул дверь и, выставив перед собой пистолет-арбалет, шагнул внутрь. Второй остался снаружи, подстраховывая его.
Он придерживал дверь, и изнутри донесся голос первого велосипедиста:
– Идите!
Мы вошли в зал.
Он был пустым и гулким. Ни одной живой души. Только на каменном полу разбросаны вещи, словно люди расходились с карнавала и устало сбрасывали наряды. Кто-то потерял шляпу, другой бросил на пол парик, а третий умудрился оставить там ботинок.
Мы
были очень маленькими – пять человек в зале.– Это мне не нравится, – сообщил нам Кюхельбекер. Можно было и не сообщать.
Кончиком ножика скребло душу ощущение близкой опасности.
– Они здесь побывали, – сказал министр. – Побывали и потом убежали к себе.
Он убеждал себя, но никого больше не убедил.
– Эй, – громко сказал Кюхельбекер. – Здесь кто-нибудь есть?
Никто не откликнулся.
– Так я и думал, – сказал Кюхельбекер, обращаясь ко мне, – они совершают набеги, а потом убегают к себе за реку.
– Вместе с вашим... населением?
Кюхельбекер решительно направился вперед, велосипедисты шагали по бокам. Нас с Егором оставили сзади. Но стоять одним посреди зала не хотелось, и мы присоединились к группе.
Кюхельбекер остановился перед дверью, на которой висела табличка «Комната милиции».
Он постучал.
Никто не ответил, и Кюхельбекер осторожно открыл дверь.
Он остался на пороге. Мне тоже было видно, что творится внутри. Комната была устлана коврами. На стене висели картины, среди них мне бросилось в глаза полотно Репина «Иван Грозный убивает своего сына». В дальнем углу стояло низкое кресло. А может быть, трон.
На троне восседал худой молодой человек в джинсовом костюме. У него были длинные волосы, забранные сзади в косицу.
Молодой человек был бледен. Лицо его выражало ярость.
Он держал в руке шест или копье, уткнув его древком в ковер.
На копье была насажена голова немолодого лысого человека с толстыми красными щечками и полуоткрытыми и оттого страшными глазами.
– Привет. – Молодой человек улыбнулся открыто и радостно. Я узнал эту улыбку. Хоть я не принадлежу к числу поклонников Малкина, я его не раз видел по телевизору. И знаю эту улыбку, отработанную перед зеркалом и одобренную психологом. – Проходите, друзья, проходите. Располагайтесь как дома. Надеюсь, у вас крепкие нервы...
– Павел, – произнес Кюхельбекер тихим, низким, гулким голосом. – Павел, что они с тобой сделали...
– Разве не выразительно? Это наш обычай. Я уже усвоил обычаи моего маленького народа.
Веня обернулся – за креслом стояли пожилой мужчина с козлиной бородкой, который держал на плече гитару словно ружье, и второй, помоложе, в камуфляжном костюме и пиратском платке на голове. На рукаве была черная повязка с неаккуратно нарисованным белым черепом и костями.
– Как же вам не стыдно! – сказал Кюхельбекер. – Вы же наш гость.
– Гость? – Веня начал накачивать себя. Сейчас он постепенно войдет в истинный гнев. Я знаю эту манеру приблатненных пацанов. – Гостя надо уважать. А что я получил в ответ в этом вашем дворце? Что? Унижения и оскорбления!
– С кем связались...
– Нет, ты глаза не отводи, не отводи. Тоже мне Кюхельбекер нашелся! Мы тебе цену знаем. Сам доносчиком КГБ был, стучал на товарищей.
Кюхельбекер повернулся, чтобы уйти.
Но сзади уже стояли разбойники.
– Разоружайся, – сказал Веня и рассмеялся, – наступил мир во всем мире.