Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания

История эта произошла примерно за год до развала Союза. Страна уже потихоньку закипала со всех сторон, комсомольские работники стайками переплывали из райкомовских кабинетов в кооперативы, комиссионные магазины ломились от невиданных доселе товаров, а на флоте все шло, как всегда, планово и пока еще независимо от всего происходящего на Большой земле. Корабль, как всегда, напряженно готовился к боевой службе, которая была уже на носу, а оттого все были взвинчены, перепсихованы и, вообще, ждали ухода в море, как манны небесной. Как правило, корабельная печать хранится всегда у старпома, который реально и занимается на корабле всеми повседневными и обыденными делами, не отвлекая командира от решения глобальных стратегических задач. Наш старпом, капитан 2 ранга Рудин Александр Сергеевич, умница, полиглот, выучивший несколько иностранных языков, включая японский, совершенно самостоятельно, обладавший энциклопедической памятью и удивительной широтой знаний, военнослужащим был совершенно никудышным. Более всего он походил на высокого, несуразного ученого-ботаника, волей случая напялившего офицерский мундир и до сих пор так и не осознавшего сего прискорбного факта. Тем не менее, добравшийся неведомыми путями до должности старпома и погон кавторанга, Александр Сергеевич свою абсолютную неполноценность как строевого офицера осознавал полностью. А оттого с годами стал очень осторожным, если не сказать трусливым, от принятия самостоятельных решений уклонялся умело и артистично и, вообще, старался быть душой-человеком, который почти ничего не решает, а лишь транслирует командирские приказания. Единственное, чем Рудин любил бравировать, была та самая корабельная печать, которую он неизменно таскал с собой, не оставляя ее в каюте ни на минуту. Печать так окрыляла Александра Сергеевича, что иногда он устраивал целые спектакли перед тем, как поставить ее на самую безобидную бумажку. Наверное, на фоне всей остальной беспомощности это так поднимало значимость старпома как начальника в собственных глазах, что удержаться от этой почти детской забавы он не мог, хотя в остальном Рудин был неплохим человеком, мягким и незлобивым.

Крейсер на тот момент базировался в Оленьей губе, и в пятницу командир разрешил старпому, проживавшему во Вьюжном, прибыть на корабль к обеду, так как он оставался обеспечивать на борту порядок на две ночи до воскресенья. Уже в понедельник мы должны были перешвартоваться в Гаджиево, после чего всю следующую неделю штаб дивизии должен был кататься катком по экипажу, проверяя все наши уровни готовности к выполнению основного мероприятия. И естественно, с самого утра на стол командиру начало падать огромное количество бумаг, требующих незамедлительного пропечатывания гербовой войсковой печатью. Тут и помощник командира с интендантом, готовящиеся ставить на довольствие в Гаджиево личный состав, и механик с заявкой на азот, и командир БЧ-1 с заявкой на шкиперское имущество, куча остального народа.

Командир, сам отпустивший старпома отоспаться и не забравший печать себе на это утро, такого наплыва не ожидал и ближе к обеду начал потихоньку закипать. А на докладе после обеда, на котором уже присутствовал старпом, неожиданно для всех, а для самого Рудина в первую очередь, выяснилось, что он потерял корабельную печать.

Обнаружилось это прямо в центральном посту, после доклада, когда к старпому бросилась масса страждущих получить на свои бумажки оттиск советского герба. Сначала старпом с барской небрежностью полез в карман, но, не обнаружив в нем заветного медного цилиндрика, уже более энергично начал шарить по всем остальным карманам, затем озирать стол, после чего с верблюжьей грацией унесся продолжать поиски в каюте. Через пятнадцать минут командиров боевых частей снова собрали в центральном посту, где, восседая в своем кресле, командир с мрачным выражением лица, угрюмо поглядывая на старпома, сообщил всем, что потерялась печать и что надо срочно организовать ее поиски на корабле в течение получаса, но без шума и тревог, после чего снова собраться здесь же. Поиски ни к чему, естественно, не привели, за исключением того, что о пропаже печати узнал весь корабль до последнего матроса. Потом старпому выделили мичмана с собственным автомобилем, который повез того домой во Вьюжный, чтобы проверить, не оставил ли Рудин печать там, на кухне или в ванной. Вернулись они где-то через час и без печати, которую дома обнаружить тоже не удалось. А еще минут через сорок, когда я, воспользовавшись ситуацией, решил вздремнуть в каюте, меня неожиданно вызвали к командиру.

— Разрешите, товарищ командир?

Я постучался и приоткрыл дверь в каюту командира. Внутри было тесно. Кроме командира там были оба старпома, помощник и даже механик, задумчиво покусывающий ус. На Рудина было по-человечески жалко смотреть. По большому счету он походил на пай-мальчика, очень сильно провинившегося перед старшими и теперь не находящего себе места от осознания своей вины и глубочайшего раскаяния. Остальные были не так напряжены, хотя определенная скованность и общая растерянность все же чувствовались. Только один командир, пребывающий в своем постоянно суровом состоянии, был собран и являл собой образ человека, для которого все препятствия в жизни — только досадные мелочи, мешающие достичь конечной цели. А целью командира на настоящий момент была автономка. Будучи до костей мозга моряком и военным человеком и слепивший за полтора года из давно неплавающего экипажа вполне достойную команду, он стремился только к одному: завершить этот этап успешной боевой службой, и все остальное для него казалось ерундой, не заслуживающей особого внимания.

— Белов! Что у тебя за эскали… экскали… ну… штамп для книг такой есть?

Я сначала и не понял, о чем идет речь.

— Товарищ командир. Что вы имеете в виду?

— Экслибрис. — негромко подсказал Рудин, маячивший за спиной командира, чтобы лишний раз не попадаться ему на глаза.

— Да! Экслибрис! — поправился командир.

Я на мгновенье задумался. У меня и правда был очень неплохой экслибрис. В самую мою первую автономку его вырезал один товарищ, по моему же эскизу, и, надо сказать, вырезал очень грамотно и тонко. Офицера этого звали Леха, он уволился в запас около года назад и проживал ныне в Мурманске, откуда была родом его жена. Чем он занимался в настоящее время и даже где жил, было мне неизвестно.

— Ну. Есть у меня экслибрис. А что такое, товарищ командир?

— Покажи!

Я пожал плечами.

— Дома он у меня.

Командир хмыкнул, как раненый лев.

— А как можно увидеть оттиск его… хотя бы?

Оттиск у меня был. На книге в каюте.

— Разрешите сходить в каюту, товарищ командир?

После моего возвращения сначала командир, а потом все остальные внимательно и по очереди изучили штамп на титульном листе книги.

— Да, неплохо! — сурово констатировал командир после осмотра книги.

— Я же говорил товарищ командир. Грамотно сделано. Очень тонко и аккуратно. — вкрадчиво вещал старпом откуда-то из-за спины командира.

— Не суетись под клиентом, старпом! — Командир шлепнул ладонью по столу.

— Все свободны, старпом и механик остаться. Да, помощник, мичмана Костикова ко мне.

Все молча вышли.

— Садись, Белов. Слушай внимательно. Старпом, бл…, потерял печать. Дело, конечно, гнусное, но решаемое. Но момент сейчас такой, что в обычном режиме его решить нельзя. Если я сейчас доложу, что нами утеряна печать корабля, думаю, что наша боевая служба может даже оказаться под вопросом. Этого я позволить себе не могу. Не для этого я вас целый год дрессировал. Но и без печати нам никак не обойтись. Какой-то запас чистых листов с печатью, конечно, есть, но немного. Нам надо продержаться до самого последнего, пока уже будет невозможно отменить боевую службу, а потом уже и доложить о потере. А это минимум еще недели три-четыре. Поэтому слушай боевой приказ: найди этого своего умельца, который тебе сделал этот самый эскли… Ну понял, короче. И пусть он нам вырежет печать. Такую, чтобы ее оттиск не отличался от настоящего. Печать нужна в понедельник. Вечер — крайний срок.

Я опешил.

— Товарищ командир, он в запасе давно. В Мурманске живет. Я даже не знаю, где… Да и подсудное это дело, гербовую печать подделывать.

— Белов! Если попадешься — вся вина на мне. Я тебе приказ отдаю, ясно?! Рудин, выдай Белову всю, слышишь, всю корабельную кассу! Костиков! — Командир повернулся к возникшему в дверях мичману.

— Поступаешь в полное распоряжение к Белову. Бензин за счет экипажа.

Костиков, служивший с командиром уже не первый год, молча кивнул.

— Механик, на перешвартовку Белова подмени кем-нибудь из инженеров. Его не будет. И всем, кто здесь, оставить все, что слышали, при себе! Все свободны!

Через полчаса я, сидя в машине Костикова, мчался в Гаджиево, судорожно раздумывая над тем, у кого мне найти адрес Лехи. Дома я переоделся в гражданскую форму, сложил в папку найденные на корабле самые четкие оттиски печати, и дождавшись уехавшего переодеваться Костикова, начал поиски Лехиного адреса. К моему удивлению, адрес нашелся довольно быстро, причем в соседнем доме. И хотя время было уже ближе к шести вечера, мы с Костиковым решили ехать в Мурманск сразу же, не теряя времени. Часам к восьми вечера мы наконец нашли долгожданный дом, в котором, судя по всему, и проживал ныне капитан-лейтенант запаса Леха Бурдинский. Костиков остался ждать в машине, а я, подхватив папку с бумагами, зашел в подъезд.

На мой звонок дверь открылась почти мгновенно. Хозяин, судя по внешнему виду, только что сам зашел домой и даже не успел снять куртку.

— Оба-на! Офицер Борисыч! И какими это судьбами тебя ко мне занесло?

Леха сразу узнал меня, хотя сам изменился довольно здорово, основательно подобрев, отпустив бородку, и вообще, приобрел вид упитанного и довольного жизнью бюргера.

— Давай, заходи, не вымораживай квартиру. Я сейчас один, семейство в санатории. Разувайся.

Мы разделись, обмениваясь общими фразами о знакомых и прочих флотских новостях. Когда мы прошли на кухню, Леха, настрогав на тарелку финского сервелата и наполнив рюмки, спросил меня:

— Борисыч, ну так какого хрена ты меня разыскал-то? Большими друзьями мы не были, так что явление твое чрезвычайно странно и непонятно, и даже внушает некоторые опасения. Ты по служебной надобности или сам, по личным проблемам. Давай-ка хлопнем, а потом ответишь.

Я послушно чокнулся и опрокинул рюмку. С одной стороны, я, конечно, понимал, что алкоголь для тонкой гравировальной работы вреден, а с другой стороны, знал, что иначе никакого делового контакта не достичь.

— Знаешь, Леха, врать не буду, приехал по делу. Тут такая беда случилась.