Стратегии счастливых пар

Эта аура выдающейся семьи, безапелляционно «возглавляющей литературный процесс», естественно, возникла не на пустом месте. Их совместный духовный рост и реализация возможностей неразрывно связаны с ощущением семейного благополучия и семейного действия. О каждом из них ходили «свои» легенды, составляющие общую величественную «панораму» причудливой семьи. Работающий как часы, независимо от вдохновения, с утра и до полудня, а после обеда и прогулки – до самого вечера, вечно деятельный Мережковский очень скоро снискал себе славу «короля цитат». «Предварительные заметки в десятки раз превосходят окончательный текст», – указывает Юрий Зобнин, добавляя, что все написанное Мережковским, особенно его исторические романы, – «уникальный сплав художественного и научного мышления». Этот отрешенный труженик продолжал работу даже в ночлежке, нищенствуя во время фашистской оккупации во Франции. Собственно, то же касается и его подруги: Гиппиус, несмотря на тяжелую депрессию, вызванную смертью мужа, сумела практически «на последнем вздохе» взяться за литературную биографию Мережковского.

В их последних годах, и особенно в последних годах Зинаиды Гиппиус, высветилась истинная подоплека их брака: акт покидающей землю воли был все так же направлен на закрепление духовного единства союза с единственным мужчиной, которому она до конца верила и для которого жила.

Сексуальные аномалии и очищающие компромиссы

Проблема молодости Зинаиды Гиппиус состояла не только в ее красоте, но и в откровенном томлении по страсти. «Прелесть ее костяного, безбокого остова напоминала причастницу, ловко пленяющую сатану», – писал о ней Андрей Белый, недвусмысленно намекая на почти нескрываемую, броскую сексуальность и бродящее в ней нестерпимое желание. Она вошла в литературное сообщество «пропагандисткой сексуального раскрепощения», гордо несущей «крест чувственности», о котором она довольно пространно высказалась в дневнике, будучи к тому времени уже четыре года замужем.

В то же время современный исследователь Александр Шувалов не исключает ее психосексуальной дисфункции, отмечая, что «при явном подчеркивании собственной сексуальной привлекательности больные истерией зачастую страдают психосексуальными дисфункциями (например, отсутствием оргазма)».

Она долгое время лукавила и играла с окружающими, но оказывалась не в силах переиграть саму себя. Когда, утомленная и неудовлетворенная, Зина возвращалась в свой поэтический мир, духовно-семейный романтизм и почти божественное море всепрощения вблизи мужа казались ей все более комфортными. Она забывалась в уютном мирке семейного благополучия – до тех пор, пока неуместный фетиш сладкой любви не начинал маячить с такой настойчивостью, что обету терпения снова приходил конец, и она отдавалась новой порочной связи. Одуряющее погружение в болото страсти сменялось блаженным смирением и призывами к Господу наделить ее силой, чтобы не сдаваться. Дмитрий Мережковский, упивающийся своей мудростью и духовным ростом, делал вид, что ничего не замечает. Хотя, наверное, он испытывал в такие моменты муки ада. Но, может быть, в том и проявлялась его мужская сила, что, отпуская свою кошку погулять, он испускал такие невыразимо-трогательные волны укора, что в итоге принуждал ее мучиться еще больше, чем сам.

При этом увлечения Зинаиды Гиппиус различные авторы оценивают по-разному. К примеру, Виталий Вульф полагает, что «романами их можно было назвать лишь с некоторой натяжкой», а в основе отношений лежал продолжительный, рождавший эмоции, порой дурманящий флирт, на переднем, видимом плане которого – переписка, душещипательные беседы, «несколько поцелуев – и все». Возможно, это действительно так. Ибо в рассудительном и слишком трезвом для страсти муже был бездонный источник духовной силы, но практически отсутствовали необходимые ей эмоции. Их-то она и пыталась дополучить от других мужчин, в особенности чтобы насытить свое женское тщеславие, удовлетворить неуемную жажду быть любимой как женщина и тоску по мужскому восхищению. Идя по жизни с Мережковским, она не могла избавиться от своего невероятного эгоизма, который толкал ее на самые дикие сумасбродства. Отсюда ее ожерелье из обручальных колец поклонников, которое она с гордостью демонстрировала для подтверждения своих притязаний. Тут становится понятной и тайна ее взаимоотношений с некоторыми из ее поклонников, например с Минским, через которого, по ее собственному выражению, она была «влюблена в себя». Таких, как Минский, были десятки: имена, мелькнувшие в памяти и затерявшиеся в ее потаенных уголках. Ей хотелось блистать во всех возможных амплуа: и как поэтесса, и как определяющий моду литературный критик, и просто как очаровательная женщина. Интуиция и гибкий ум подсказывали ей, что первое и второе может реализоваться только с Мережковским, третье же – исключительно без него. Вот почему она приходит к ужасающему выводу, обрекающему ее на духовный путь с Мережковским до конца, каким бы тягостным он ни был для ее женского естества: «…и Флексер, и Минский, как бы и другие, не считают меня за человека,а только за женщину,доводят до разрыва потому, что я не хочу смотреть на них как на мужчин, –и не нуждаются во мне с умственной стороны столько, сколько я в них…» Таким образом, еще неосознанно, но с какой-то неотвратимой неизбежностью Зинаида Гиппиус пришла к пониманию своей роковой привязанности к Дмитрию Мережковскому. Имели ли место реальные любовные романы, измены и интимные отношения «на стороне»? Исключать этого нельзя, как нельзя и безоговорочно принимать. Главное в жизни этой пары состоит в том, что в момент крушения семейного корабля они сумели найти свой спасательный плот компромисса.

И сам Мережковский был не так прост в бытовой жизни, как представляется на первый взгляд. Будто в ответ на многослойную игру жены он слишком уходил в себя, как бы исчезал в своих мыслях и мечтаниях. Признавался, что «одинок», что грезит о любви, идеальной, воздушной и неземной. Можно даже предположить, что живи он один, наедине со своими видениями, он мог бы оторваться от реальности совсем, выскользнуть в иной мир, пространство виртуальных представлений, которое обычно люди называют сумасшествием. Создается впечатление, что только приземленность Зинаиды, несмотря на душевные страдания, возвращала его к бытию. Вообще духовно Мережковский был чужим для всего мира, инопланетянином, родина которого удалена на немыслимое расстояние от всего сущего и понятного обычному землянину, и в этом смысле жена выступала спасительницей, посредником в отношениях с окружающим миром. Только за это он мог простить ей все на свете!

Нельзя не упомянуть, что наиболее тяжелые моменты их брака связаны как раз с духовным отчуждением. Хотя число этих эпизодов ничтожно мало, о них все же стоит сказать. Истина заключается в том, что они всякий раз оказывались напрямую связанными с сексуальной темой. Случалось, что неудовлетворенная, явно более темпераментная Зинаида пыталась найти недостающие эмоции за пределами семейного пространства. И конечно, натыкалась на глухой протест мужа, защищавшегося мрачной пеленой отчуждения. Каждый из них проходил свой уровень потрясения: он бывал ошарашен «романами» жены; она – шокирована небывалой холодностью мужа. «Холодный человек, холодный дух, холодная душа, холодное тело – все холодное, все существо сразу», – ужасалась Зинаида, пребывая в плену своих бурных эмоций и отчаяния. Дмитрий все переживал в себе, то и дело повторяя, как мантру, фатальное: «Враги человеку – домашние его».

Но эти переживания все же не породили у них чувства враждебности друг к другу. Напротив, тревожность и беспокойство растворялись в их растущей общественно-религиозной и философской активности. Другими словами, внутри семьи они научились проходить терапевтический курс универсального лечения духовной близостью, общностью идей и осознания того, что это и есть их двойная миссия, единственно возможный путь осуществления задуманного, да и выживания вообще. Их компромисс оказался жизнеспособным и действенным, именно этим он интересен и делает интересной саму пару.

Словно защищаясь от темпераментности жены, единственного, пожалуй, несоответствия внутри союза, подчеркнуто уравновешенный Мережковский при разработке теории «новых людей», или «людей Третьего Завета», указывает, что они «равнодушны к половой чувственности», что в них, по словам Зобнина, «преодолен и изжит сексуальный инстинкт, толкающий человека на удовлетворение половой страсти и продолжение рода». В этой теории мыслителя проявились две важные для развития брака линии. Первая, недвусмысленно обнажая собственную проблему, намекает на ее вторичность применительно к своей спутнице жизни (ведь она не только следует их общей теории, но и проповедует ее, пусть даже периодически скатываясь в лоно греховности). Вторая же более важна внутренним убеждением, что с «этой проблемой» можно жить, что она лишь дань трансформации личности и что он вместе с Зинаидой сможет победить это тяготение плоти, потому что духовность, жизнь духа поставлена во главу угла. Жизнь, годы, совместное старение показали, что Дмитрий Мережковский оказался прав: общая духовность является всемогущей, всеобъемлющей силой, вытягивающей брак из трясины двусмысленности и колебаний.

Духовный форсаж

Владимир Злобин, который был секретарем знаменитой четы в завершающий период их жизни, довольно интересно обрисовал версию их жизни, альтернативную семейной: «Что было бы с ним, если б они не встретились? Он, наверное, женился бы на купчихе, наплодил бы детей и писал бы исторические романы в стиле Данилевского. Она… о ней труднее… Может быть, она долгое время находилась бы в неподвижности, как в песке угрузшая, невзорвавшаяся бомба. И вдруг взорвалась бы бесполезно, от случайного толчка, убив несколько невинных младенцев. А может быть, и не взорвалась бы… и она продолжала бы мило проводить время в обществе гимназистов и молодых поэтов… На эту тему можно фантазировать без конца. Но одно несомненно: ее брак с Мережковским, как бы к этому браку ни относиться, был спасителен: он их спас обоих от впадения в ничтожество, от небытия метафизического».

Человек, долгое время находившийся вблизи четы Мережковских, ясно представлял себе не только реальную пользу объединения, но и «обреченность» каждого из них на пожизненный союз. Внутри семьи не все было гладко, имелись неполадки и недостатки (хотя со временем их становилось все меньше, а с уходом молодости они исчезли вообще), но это был лучший путь из всех возможных, наиболее правильный сценарий из всех предлагаемых жизнью версий. На Дмитрия, который напряжением воли в течение долгих лет старался преодолеть комплекс страха перед напористостью, брак подействовал как на брошенный ему спасительный круг. Тут не лишним будет упоминание о том, что старший брат Дмитрия, Константин (пожалуй, единственный из братьев, в ком Дмитрий признавал сильный мужской характер), после ряда открытий в области биологии покончил жизнь самоубийством. Подавленность и страх перед любой публичной активностью как следствие отцовского воздействия и материнской полумазохистской изворотливости были в целом характерны для всей семьи Мережковских.

Неслучайно молодой Мережковский в своей первой книге, вышедшей за год до женитьбы, откровенно писал о собственном бессилии совершить нечто масштабное, к чему он с детства чувствовал тяготение («Я слишком слаб; в душе – ни веры, ни огня»).Преодоление слабости с юных лет обрело характер необходимости и утверждения. Неудивительно, что его и в зрелые годы порой огромной волной накрывали депрессивные состояния. И вдруг открытие бунтарской, невообразимо безрассудной, с какими-то судорожными порывами, души молодой девушки, к тому же нешуточно увлекающейся стихотворством. Вместе с ней ему явился ориентир, небывало яркий свет озарил четкий, обновленный путь самореализации. Для него объединение с Зинаидой Гиппиус изначально являлось больше духовным союзом, чем союзом мужчины и женщины. Среди прочего ему недоставало заботы и нежности (это испытывает каждый юноша на пути к взрослению, а инфантильность и младенческая привязанность Мережковского к матери сделали его уязвимым в быту на долгие годы); а уверенная, самостоятельная и абсолютно бесстрашная Зина подарила ему защитную оболочку, позволившую жить как в теплице, под невидимым колпаком. Следуя стереотипу «мужского поведения» инстинктивно, он также испытывал необходимость защищать и заботиться о близком, родном существе, но делал это неуклюже и неловко, словно это была не его сфера деятельности. Когда однажды, через год после свадьбы, Зинаида серьезно заболела тифом, Дмитрий метался как ненормальный. Несколько дней он буквально не отходил от жены ни на минуту, настолько сильным оказался стресс от переживаний и бури эмоций. Но реальной помощи, кроме вызова доктора, он оказать не мог – только моральную поддержку. Таким он и оставался до старости – большое, но немощное дитя, бесполезное в решении бытовых проблем и одновременно гений мысли, идеолог духовного возрождения интеллигенции, подаривший миру несметное множество произведений.