Стрела гламура

Наконец из комнаты со сломанной дверью вышли умиротворенные молодожены. Вадим наши намерения горячо одобрил, а Катька была верна себе: она отстраненно помалкивала и то и дело закрывала глаза.

— То ли нас всех видеть не может, то ли снова кожное зрение тренирует? — заволновалась Ирка.

— Или просто устала до упаду и спать хочет, — примирительно сказала я. — Денек нынче выдался беспокойный!

С этим все согласились, поэтому единогласно постановили объявить сегодня ранний отбой, а уже завтра с утра ехать в горы. Молодожены Катька и Вадим и их общий отныне папенька Андрей Петрович убыли восвояси, а мы остались.

— А весело нынче было! — воскликнул Колян, обрушившись на диван сразу же после ухода гостей.

— Думаю, завтра будет еще веселее! — пробегая в кухню со стопкой грязных тарелок, заявила Ирка — и, как выяснилось позже, не ошиблась с прогнозом.

Идея ясновидения все сильнее овладевала массами.

7

Андрей Петрович предупредил, чтобы мы были готовы к отъезду в семь, и оказался огорчительно пунктуален. Темно-серый, цвета графита, курихинский «Лендровер», накануне в потемках показавшийся нам черным, слоненком затрубил у ворот Иркиного дома в самом начале восьмого.

Спасибо хозяйскому будильнику, мы к этому моменту уже были на ногах, но всем, кроме Масяни, это стоило большого труда. Душераздирающе зевающий Колян был хмур, раздражителен и всем своим поведением живо напоминал медведя-шатуна, на беду разбуженного среди зимы. С сонной до отупения Ирки можно было писать вполне натуралистический портрет зомби, а я лично чувствовала себя свинцовым грузилом на конце лески, которую ежеминутно теребит беспокойный рыболов: едва я погружалась в сонный омут, как что-то выдергивало меня из темной тихой заводи. Если бы не Масяня, бодрый, как утренний напев пионерского горна, я бы заснула на ходу.

На нашем самочувствии сказались вчерашняя неумеренная выпивка и поздний отбой. Расставаясь с Курихиными — Тараскиными, мы уговорились лечь пораньше, но исправно залег в спячку в двадцать два ноль-ноль только Мася.

День затянулся по вине Ирки. Ей здорово испортила настроение и перебила сон ревизия разрушений, произведенных в ее жилище тем незабываемым вечером. Подруга долго с тоской во взоре оглядывала дверной косяк с дырками от вывернутых с корнем петель, тяжко вздыхала и не успокоилась, пока мы общими усилиями не починили дверь, для чего пришлось постучать молотком и пожужжать электрическим шуруповертом. При этом плотницком шоу Масяня еще присутствовал и даже внес свой вклад в искусство, организовав звуковое сопровождение процесса. То есть сам-то он не орал, а вот Колян, на ногу которому ребенок уронил молоток, издал целую серию громких звуков. Он начал с простой распевки «А-а-а-а!» и очень быстро дошел до бармалейской песни на стихи собственного сочинения, особенно впечатлив публику в лице малыша устрашающими строками:

— Вот кто-то у меня

Получит сейчас ремня!

Оценив суровую правоту папиного экспромта, Мася поторопился откланяться и отправился на бочок, а взрослые еще некоторое время возились, восстанавливая светомаскировку на окнах. Штору в гостиной оборвали мы с Иркой, а в Катькиной комнате молодые в ходе бурного примирения после ссоры умудрились выдрать с корнем одно из креплений карниза. Шуруповерт опять пригодился, но, так как среди нас не было ни одного толкового мастера-строителя, восстановительные работы затянулись.

Зато между делом мы еще раз убедились, как не права была Ирка, называя племянницу Моржика бледной немочью. С виду тусклая и вялая, на самом деле Катерина Курихина оказалась чертовски темпераментной особой! Чего стоила хотя бы та надпись на стекле, которую мы случайно обнаружили в ходе возни с карнизом и занавесками: «К — Т = +».

— Что за странная формула? — удивилась Ирка.

Я в этот момент балансировала на стремянке, с помощью шуруповерта закрепляя в декоративном деревянном брусе над окном «ножку» карниза и сквозь зубы ругая мужиков, не способных управиться с молотком. Мое злобное шипение было адресовано Коляну, который сидел на диване, со страдальческим видом прижимая к ушибленной упомянутым молотком стопе холодный компресс, и отстраненно наблюдал за моим акробатическим этюдом со строительным инструментом. Я как раз обозвала супруга промежуточным звеном между обезьяной и человеком, когда Ирка упомянула о формуле. Подумав, что подруга заинтересовалась моими словами, я язвительно объяснила:

— Это не совсем формула, просто известная науке последовательность превращения: австралопитек — неандерталец — гомо сапиенс. Поскольку неандертальцы совершенно точно умели обращаться с примитивными инструментами, у них были каменные топоры, я полагаю, что место Коляна на эволюционной лестнице где-то за питекантропом.

— Да ничего подобного! — тут же заспорил со мной обиженный супруг. — Это вы, гомо сапиенс — промежуточное эволюционное звено между неандертальцами и нами, гомо компьютерус! А у нас, представителей этого высшего вида, навыки работы с примитивными инструментами за ненадобностью атрофировались. В век высоких технологий умение обращаться с молотком — это такой же атавизм, как аппендикс!

— Слушайте, вы, умники! — не выдержала Ирка. — Если вы оба такие грамотеи, расшифруйте мне смысл формулы: ка минус тэ равно плюс.

— Кажется, ты тоже потеряла промежуточное звено! — сказал Колян, ехидно посмотрев на меня. — Между минусом и знаком равенства должно быть что-то еще, да и после плюса тоже. Странная какая-то у тебя формула, похоже, ты ее всю переврала.

— Да нет же, я читаю с листа! — возразила Ирка, постучав пальцем по стеклу.

Я спустилась с лестницы и тоже приблизила физиономию к темному окну. Ирка жарко дохнула на стекло, и на нем проступили буквы, начертанные, по всей видимости, пальцем.

— Это Катька намалевала, точно, — уверенно сказала подруга. — Есть у нее такая детская привычка. Я специально перед ее приездом всю пыль с мебели стерла, потому что знаю: попадись Катерине на глаза подходящая поверхность, она непременно начнет на ней каракули рисовать. Мокрый песок, снежный наст, пыльная полировка, запотевшее стекло — ей все годится!

— Это романтическая манера всех влюбленных, выписывать вензеля на стекле, как пушкинская Татьяна Ларина! — сказала я. — Ты сама разве никогда не писала: «Ира плюс Имярек равно любовь»?

— Не было у меня никаких имяреков! — напряглась подруга. И тут же отмякла, с удовольствием предалась воспоминаниям: — В первом классе я писала: «Скворцова плюс Иванов», во втором — «Скворцова плюс Петров».

— А в третьем — «Скворцова плюс Сидоров»? — съязвил Колян.

— А в третьем классе я увлеклась легкой атлетикой и некоторое время была слишком занята, чтобы отвлекаться на всякую ерунду, — ответила Ирка. — Кажется, в тот период я видела в мечтах не сердце, пронзенное стрелой, а кубок детско-юношеской спартакиады.

— Умница! — я похвалила подругу, продолжая рассматривать «формулу» на стекле.

— Ну, чемпионки из меня не получилось, — с сожалением призналась она.

— Я не об этом. Ты упомянула сердце, пронзенное стрелой, и я разгадала смысл Катькиной записи, так что мы обе с тобой умницы, — похвалилась я. — Смотри внимательно на последний символ. Видишь, под плюсиком еще значок?

— Черточка? — присмотрелась близорукая Ирка. — Получается, это не плюс, а плюс-минус?

— Что означает приблизительную точность, — подал голос математически образованный Колян.