Стрела гламура

Вот почему после обеда, когда Масяня завалился поспать, а взрослые приступили к дегустации кедровой настойки на коньяке у камина в большом доме, я вышла во двор, устроилась на скрипучих качелях и принялась за работу.

Через час все было готово. Благословляя возможности современной цивилизации, я немедленно, не вставая с качелей, с помощью «наладонника» и мобильника вышла в Интернет и оправила свои сомнительные творения на электронный адрес редакции. Потом позвонила Любови Андреевне и сказала, чтобы она проверила почту.

Коллега перезвонила минут через пять, голос у нее был очень веселый.

— Спасибо, Леночка, я все получила! — сквозь смех сказала редакторша. — Анонсы замечательные! Особенно мне понравился этот: «От Занзибара до Килиманджаро его имя известно каждому! Преодолевая немыслимые трудности, он добровольно идет к диким зверям Лимпопо! Смотрите самую первую версию телепроекта «Наши в Африке» — мульт-триллер «Айболит»!» Ты молодец!

— Я старалась, — скромно ответила я.

Выключив телефон, я поторопилась присоединиться к теплой компании у камина, но коллекционного вина мне все-таки не хватило. Зато я сыграла в шахматы с Катериной Курихиной, то есть теперь уже Тараскиной.

Не скажу, что мне очень хотелось сидеть за доской, время от время с глубокомысленным видом передвигая фигуры. Шахматы — игра серьезная, но со стороны порой смотрится довольно смешно, потому что зрителю неочевиден тот умственный труд, которым заняты игроки. Я лишний раз убедилась в этом, пока наблюдала за шахматным поединком Катьки и ее папочки.

Андрей Петрович нервно ерзал на стуле. Разглядывая диспозицию на доске, он перекладывал голову с одного плеча на другое, облизывал губы языком и приговаривал: «Да-да-да, так-так-так!», в такт своим словам притопывая ногой по полу. Он хватался за пешку, тут же ойкал и отдергивал руку, словно фигуры были раскаленными. Чесал в затылке, мучительно кривился, ставил обочь доски локоть, укладывал на раскрытую, как ромашка, ладонь пухлый подбородок и начинал мять его пальцами. Вздыхал, поднимал глаза к небу, спрашивал там у кого-то невидимого: «А вот если слоником шахануть?» Кивал, шаховал, терял слоника, вскрикивал и хватался за сердце.

Наблюдая за этим представлением со смесью жалости и насмешки, я тихо сказала Коляну и Ирке, что Курихину вместо пешек надо ставить на доску рюмки с валериановыми каплями и принимать их по ходу игры. А подруга вдруг хлопнула себя по лбу, как тот же Курихин, и громко вскричала:

— Катюха, отпусти с миром Андрея Петровича, для тебя есть достойный противник! У Ленки-то второй разряд по шахматам!

Народ одобрительно загудел, и меня вопреки воле усадили за шахматный столик. Андрей Петрович с искренней радостью воспринял досрочное освобождение и употребил свою кипучую энергию на организацию «игры века», как назвал наш с Катериной поединок ехидный Тараскин. Хозяин дома объявил, что играть мы будем по всем правилам спортивных соревнований, приволок настоящие шахматные часы и даже заставил записывать ходы.

— Е два — е четыре! Ну, это даже я знаю! — самоуверенно и нагло комментировала Ирка, заглядывая через мое плечо в шахматную шифровку. — А что такое «Ка двоеточие е четыре»? Или это не двоеточие, а знак деления?

— Большая буква «К» — это «конь», — снимая с доски белую пешку, объяснила я. — Таким образом, «Ка двоеточие е четыре» означает…

— Деление коня на четыре части! — сострил Тараскин. — Иначе говоря, четвертование лошади!

— Вовсе нет, как раз с лошадью все в порядке, а запись означает, что конь взял пешку на поле е4, — терпеливо объяснила я.

Разглагольствования окружающих меня здорово отвлекали, а вот Катька была совершенно невозмутима, и первую партию я ей позорно проиграла. Вторую, разозлившись, с блеском выиграла, а третью мы с Катериной, перемигнувшись, быстренько свели вничью, после чего в один голос заявили о желании покинуть душное помещение и подышать свежим воздухом. Как раз вовремя проснулся Масяня и поддержал наше предложение требовательным криком «Гулять! Гулять!».

Остаток дня прошел в веселых хлопотах и подвижных играх на свежем воздухе. В доме было вдоволь спортинвентаря, а также большие запасы теплых носков и перчаток, они оказались особенно востребованы. К вечеру на батарее парового отопления в нашем флигиле рядком сушились мокрые носки, перчатки, варежки, шапки и шарфы. Ротация носков и перчаток осуществлялась беспрерывно, причем никто даже не выбирал, какую пару надеть, главное, чтобы сухую! Мне этот коммунизм в принципе понравился. Я только жалела, что не сумела присвоить одну особенно приглянувшуюся мне пару перчаток — безразмерных, вязаных, с пришитыми изнутри к швам маленькими стальными колечками. Удобно было бы привязать к ним веревочку или бельевую резинку и пропустить ее в рукава Масиной курточки. Правда, перчатки были не подходящего для ребенка цвета — белого. Масе белое на один раз, пришлось бы стирать перчатки после каждой прогулки, запаришься веревочку продергивать то в рукав, то из него.

Вполне благополучно обстояло дело и со сменной обувью. Когда под радиатором выстроились в линию сырые ботинки и сапоги, мы все поголовно переобулись в валенки. Даже Масяне нашлась подходящая пара! Валенки на даче запасливого и предусмотрительного господина Курихина имелись в количестве, достаточном, чтобы снарядить для зимней военной кампании небольшую армию, включая рослых гренадеров и несовершеннолетних сынов полка.

Впрочем, наша небольшая армия быстро разбилась на отдельные отряды. Один, состоящий из Курихиных — Тараскиных, завершил прогулку очень быстро. — Катерина с Вадимом и Андрей Петрович вскоре вернулись в дом.

— Молодые вдвоем побыть хотят, — доходчиво объяснил нам это дезертирство Катькин папочка. — А мне, старику, неохота рисковать на снежных склонах своими старыми костями, в моем возрасте переломы срастаются плохо.

— Кокетничает Курихин, — хихикнула Ирка, проводив ретирующегося Андрея Петровича насмешливым взглядом. — Какой он старик? Ему всего сорок шесть, в прошлом году юбилей отмечали.

— А что до переломов, то господин Курихин с его шарообразными формами меньше других подвержен этой опасности! — ехидно подхватила я.

Действительно, круглый Курихин мог катиться со склона, как мяч, ничем не рискуя. Тем более что горка, на которой обосновался отряд номер два — Ирка, я, Масяня и Дина, — была ровной, пологой, хорошо укатанной. Незадолго до нашего выхода на прогулку Анатолий специально прошелся по ней на небольшом тракторе, который очень понравился Масяне.

— Большой и красивый игрушечный тракторчик! — так ребенок назвал этот механизм.

Ратрак и в самом деле был симпатичный, новенький, ярко-желтого цвета. Громко урча, он утрамбовал свежий снег на горке, а потом съездил в хозяйство и привез нам санки и лыжи.

— Ну, вот, заодно и дорогу к воротам примял, хотя вам, господа отдыхающие, вовсе не обязательно участок кругом обходить! — раздавая желающим спортинвентарь, сказал Анатолий. — Там, за сосенками, калиточка есть, через нее вам гораздо ближе будет к дому идти. С горки спуститесь, в калиточку войдете — и уже во дворе.

— А она открыта будет, калиточка эта? — спросила Ирка.

Вопрос был не праздный. Ворота, в которые мы въехали поутру на машинах и которыми пользовался для выездов ратрак, закрывались крепко-накрепко. Ограда по периметру двора была двухметровая, из стальной сетки в металлических рамах, с колючей проволокой наверху. Вдобавок территорию охраняла здоровенная, с теленка, собака — ньюфаундленд, черный и лохматый, как папаха горца. Чувствовалось, что частное домовладение Курихиных основательно защищено от несанкционированного вторжения.

— Когда тут, кроме нас с Ньюфом, никого нет, я и калиточку на замке держу, — охотно ответил Анатолий. — Но раз уж хозяева приехали, да еще с гостями, придется оставить лазейку открытой, потому как ключей у меня на всех не хватит.

— А собачка ваша со двора не убежит? — машинально поинтересовалась я.

У нас с Иркой есть общая собака, немецкая овчарка Том, в высшей степени свободолюбивое четвероногое. Томка совершенно точно не упустил бы возможность смыться со двора через гостеприимно открытую калиточку!