Свет не без добрых людей

Темно-зеленые в желтую крапинку скворцы, запрокинув кверху крепкие желтые клювы, кричали на всю улицу о том, что набухают почки на вишнях и яблонях и что земля готова принять от людей первые зерна.

Жаворонки славили небо - свое синее, бездонное царство, где происходила иная, чем на земле, жизнь, известная только им, невидимым солнечным колокольцам; славили просторы вечного и бесконечного, своей неумолчной серебристой свирелью они соединяли небо и землю, помогая им лучше понять и познать друг друга.

Птицы, как и цветы, - каждому свое время. В марте шумно галдели воробьи, галки и синицы, затем появились жаворонки, скворцы, зяблики, дрозды, чибисы, забросав землю радостью и восторгом. За ними - очередь ласточки и соловья.

Каждый день, улучив свободную минуту. Вера ходила за речку в гай. Идет по аллее, думает, мечтает. Или сядет на пень среди синих, как ее глаза, подснежников и слушает птиц. От их безудержного голосистого буйства, от первого горячего дуновения южного ветра, под которым просыпались бабочки и пчелы, от первых цветов и первых, еще совсем молоденьких листочков черемухи и боярышника душа переполнялась до краев и самой хотелось петь птицей, цвести подснежником, порхать в теплом воздухе бабочкой. Вера уже не сознанием, а сердцем чувствовала, что пришла настоящая весна - лучшая пора года на нашей планете, И поняла она еще одно: весны она до сих пор совсем, совсем не знала. Потому что в городе весны не бывает. Там есть зима, с ее морозами, когда надо потеплей одеваться, есть знойное, с накаленным солнцем камнем домов и улиц лето, с потными лицами людей, духотой троллейбусов и прохладой метро; есть сырая, неприятно-дождливая, тусклая осень. А весны нет. Потому что весна - это голубой простор над головой, и золотистый горизонт, запах теплого ветра и молодых почек, буйство птиц и цветов, первая зелень трав в ложбинах, и пчелиный звон вокруг желтой лозы, звонкое журчание ручья с пескарями и серебристой плотвой, гул тракторов за селом, и густой, резкий запах перегноя, мягкий, теплый пар над землей, и прохладная вечерняя свежесть у воды.

"С чем сравнить ее, весну?
– спрашивала себя Вера и не находила ответа.
– Разве лишь с первой любовью?!" И подумалось: "Полюбить землю горячо и на всю жизнь может тот, кто видел ее не поздним летом, тучную от спелых плодов, а в дни весеннего пробуждения, еще не умытую теплыми дождями, не чесанную буйными ветрами, сладко потягивающуюся спросонья".

Над гаем, распластав могучие крылья и вытянув вперед прямую и острую, как пика, шею, свободно и плавно, не шевеля ни одним мускулом, проплыл аист. Вера позавидовала ему. Вчера она видела гай с высоты полета аиста, видела партизанские края с трехкилометровой высоты. Уже целую неделю, как с утра до вечера над совхозными полями кружил совсем низко самолет-"кукурузник", разбрасывая минеральные удобрения. Летчик, молодой веселый парень, "попутно" катал в воздухе сельских ребят. Однажды Тимоша сказал Вере:

–  Сегодня четыре круга на самолете сделал. Ух, здорово! Ты никогда не летала?

Вера отрицательно покачала головой. На другой день она уже летала над совхозной землей. Чувство легкого страха, радости и восторга переполняло Веру. С высоты гай, ее любимый гай, казался маленьким лоскутком, окаймленным с трех сторон голубой змеей - Зарянкой. Поля были рыжие, серые, оранжевые, зеленые, квадратные, прямоугольные и вообще неопределенных форм. Лесные поляны сверкали светлыми пятнами. Рощиц было много, но ту, единственную, свою "березовую симфонию" она узнала сразу.

Летчик был более чем учтив, более чем любезен и предупредителен. Он принадлежал к числу тех молодых людей, которые влюбляются с первого взгляда.

В теплый, сверкающий золотыми блестками полдень Вера повстречалась в гаю с Надеждой Павловной, обрадовалась и удивилась этой неожиданной встрече. Посадова шла по кольцевой аллее неторопливо, высоко подняв к верхушкам деревьев голову, задумчивая и какая-то необыкновенно ясная, прозрачная, должно быть, осененная радугой весны. В руках у нее был не букет, а лишь один цветок - подснежник, синий, как Зарянка, когда смотришь на нее с самолета.

–  Понравилось летать?

В вопросе Посадовой Вера почувствовала подтекст, но ответила прямо:

–  Красиво. Простора много.

–  Долго он тебя кружил. Старался голову вскружить.

–  Вскружил, да только свою.
– Лукавые глаза Веры сощурились, она потянула к себе ветку, сказала, отвлекаясь: - А черемуха распускается раньше всех.

–  Влюбился? Так быстро?
– Но в вопросе Посадовой не было удивления.

–  Больше: предложение уже успел сделать.

Вера не лукавила. Летчик действительно сделал ей предложение, точно спешил, что не успеет: срок его командировки в совхозе кончался. Он сказал девушке, что здесь, в деревне, она пропадет, а он увезет ее в областной центр, где стоит их авиаотряд. У него отдельная комната и приличная зарплата. Она может не работать. Но при желании работа в городе и для нее найдется. А то и учиться можно пойти в медицинский или учительский. Можно, конечно, и на заочное отделение поступить.

–  И ты согласилась?

–  Что вы!.. Такой воображала…

–  Красивые все воображалы, - обронила Надежда Павловна.

Юность откровенна и доверчива, она всегда ищет участия. Вера была откровенна с Надеждой Павловной, ей доверяла голос своего сердца, в ней находила участие.

–  Я люблю мечтать здесь, в гаю, - говорила Вера.

– Тут так легко думается. Идешь по аллее, и где только не побываешь за какой-нибудь час: и в Москве, и там, где никогда не была, - в Уссурийском крае и у Баренцева моря, и в далекой Индии, стране чудес. И кем только не побываешь - журналисткой, туристкой, делегаткой, учительницей, врачом и простым библиотекарем.

–  Что ж, библиотекарь - это тоже профессия, - вдруг произнесла с каким-то срывом в голосе Надежда Павловна, и темные горячие глаза ее потухли, по лицу, смуглому, с первым апрельским загаром, проплыли неторопливые тени.
– Я вот тоже скоро буду библиотекарем. Твоим подчиненным, - добавила она и посмотрела на Веру долгим, насильно улыбающимся взглядом.

Вера не поняла ее. И это ее полное открытое недоумение запечатлелось внезапно в глазах, больших, синих, с золотистым отсветом, точно в них отражалась земля, украшенная подснежниками, и высокое небо.

–  Что ты удивляешься?
– уже мягче, проще, погасив улыбку и взяв Веру под руку, спросила Посадова. Сегодня она чувствовала неумолимую потребность высказать сокровенное, излить то, что в последнее время медленно, как березовый сок, капля по капле, заполняло ее, тревожило, погружало в глубокие размышления.
– Должность моя выборная. Не захотят коммунисты - и не изберут.

–  Да что вы, Надежда Павловна, - хотела успокоить Вера, но Надежда Павловна остановила ее, слегка сжав руку:

–  Были годы, когда на отчетно-выборном собрании за меня голосовали все коммунисты, все сто процентов. А в прошлом году я получила тридцать процентов голосов против… Тридцать процентов, - повторила она, замедляя шаг.
– Значит, не доверяют. Значит, я в чем-то не права. Или появились новые люди, которые знают и могут то, чего не знаю и не могу я. Вполне возможно. Особенно на последнем собрании как-то все перевернулось. Люди вдруг не своими, а какими-то новыми голосами заговорили. Или, может, мы просто этих голосов прежде не замечали? Мы, то есть я и директор. Вот хотя бы Нюра: толковая, умная. Я сидела на партсобрании, слушала ее доклад, радовалась - это совершенно честно я говорю, - искренне радовалась за нее, хотя, признаюсь, мне было как-то не по себе, будто она сделала то, чего не сумела сделать я. Она твердая и сильная. Она своего добьется. Когда я слушала ее, мне вспомнилась птичница из колхоза "Победа", тоже молодая девушка. Как-то на районном совещании передовиков она выступала запальчиво, горячо. Точно не помню сейчас цифры, но что-то уж очень много она обещала получить яиц от каждой несушки. Кто-то репликой выразил свое сомнение. Так она знаешь что ответила: "Сама, говорит, нестись буду, а обязательство выполню!" Мне ее Комарова напомнила, такая же одержимая в труде. Я понимаю, ревность в таких делах - штука нехорошая. И я не ревную. В лице Комаровой я вижу не соперницу свою, а преемницу. И чувствую, знаю, ей мне придется сдавать свои дела. Ей или Гурову. Вот и приду я тогда к тебе в помощницы, будем самодеятельность поднимать, народный театр создадим. Народный театр - это была заветная мечта Алексея. Он в молодости пробовал создавать его, да что-то не получилось.

Так они шли уже чуть зеленым, но еще насквозь видным гаем, две женщины, со своими судьбами, тревожными ожиданиями, с думами, беспокойными и мятежными, с открытой, доверенной друг другу мечтой.

А вечером в клубе готовилось общее собрание рабочих совхоза по случаю организации - комплексных бригад и звеньев. Ждали директора треста совхозов. Роман Петрович готовил начальству пышную встречу. А начальство сочло своим долгом поставить в известность первого секретаря обкома: еду, мол, в "Партизан" на ответственное собрание, чтобы лично возглавить и благословить многообещающее начинание. Егоров одобрил поездку директора треста в совхоз; комплексные бригады и его волновали не меньше, а, пожалуй, даже больше, чем руководителя треста. Уже во второй половине дня он вдруг решал тоже поехать в "Партизан".

На выходе из города у шоссе Михаил Гуров поджидал какую-нибудь попутную машину. На маршрутное такси, курсировавшее два раза в день между районным центром и совхозом "Партизан", он уже опоздал: задержался в райкоме, где получал свой партийный билет. В связи с арестом фашистского палача Григория Горобца, скрывавшегося долгое время под именем Антона Яловца, Гуров был освобожден, реабилитирован и восстановлен в партии. В совхозе об этом знали и ждали его возвращения.

Гуров сидел на обочине развилки, там, где от неширокого, но асфальтированного шоссе отходила в сторону совхоза уже подсохшая, в пух и прах разбитая, пыльная, бугристая, с глубокой колеей дорога, та самая, которую Булыга обещал отремонтировать после окончания весеннего сева. Ехавший в совхоз Егоров узнал Михаила и, посадив в свою машину, довез до самого дома. Он хотел везти его прямо в клуб, на общее собрание, но Михаил воспротивился: надо было забежать хоть на минуту домой, переодеться, умыться с дороги.