Свет вечный

– Disticha catonis, – узнал Стенолаз. – Ничего не меняется. Веками вбиваете желторотым в головы одни и те же мудрые сентенции. Ты ведь тоже, бакалавр, некогда получал розгой в такт этим двустишиям. Но, оказывается, не достаточно сильно тебя били. Пошла в лес наука, выветрилась из головы мудрость Катона. Temporibus peccata latent, sed tempore parent. А ты что, собирался нескончаемо скрываться от нас со своим ремеслом? Господин шпион всех шпионов, знаменитая Тень, человек без лица. Ты надеялся вечно оставаться безнаказанным? Напрасна была твоя надежда, Домараск, напрасна. Оставь всякую надежду. Надежда – мать дураков.

Он наклониля, вблизи посмотрел в глаза шпиона. Хотя спазмы желудка почти лишили его сознания, Венделю Домараску удалось ответить взглядом. Спокойным, твердым и пренебрежительным.

– Spes, – ответил он спокойно, – una hominem nec morte relinquit. [172]

Стенолаз минуту молчал, после чего улыбнулся. Очень нехорошо.

– Катон, – сказал он, растягивая слова, – не был уж таким мудрецом. В частности, о надежде он был слишком высокого мнения. Очевидно изза отсутствия опыта. Прихожу к выводу, что он никогда не попадал в подвалы вроцлавской ратуши и размещенной там камеры пыток.

172

См. примечания к десятой главе.

Вендель Домараск, главный резидент гуситской разведки в Силезии, долго молчал, борясь со спазмами в животе и с головокружением.

– Сказано философом… – выговорил он наконец, глядя в черные глаза Стенолаза. – Сказано философом, что терпение – наивысшая из добродетелей. Достаточно сесть на берегу реки, сесть и ждать. Труп врага обязательно приплывет, рано или поздно. Можно будет на труп посмотреть. Как течение его переворачивает. Как его рыбки поклевывают. Знаешь, что я сделаю, Грелленорт, когда всё это закончится? Сяду себе на берегу реки. И буду ждать.

Стенолаз долго молчал. Его птичьи глаза не выражали совершенно ничего.

– Убрать его, – наконец приказал он.

Инквизитор Гжегож Гейнче сложил ладони и спрятал их под ладанкой. Ладанка, как и ряса, была свежевыстиранной, пахла щелочью. Запах успокаивал. Помогал успокоиться.

– Жажду, – голос инквизитора был спокоен, – поздравить вашу милость с захватом гуситского шпиона. Это успех. Очень полезное дело pro publico bono. [173]

173

для общественного блага (лат.).

Епископ Конрад плеснул водой в лицо, приложил палец к носу, высморкался в миску. Взял полотенце из рук прислужника.

– Говорят, – вытерся он и снова высморкался, на этот раз в полотенце, – что ты был в Риме?

– Если говорят, – Гжегож Гейнче вдыхал запах щелочи, – значит, был.

– Как себя чувствует святой отец Мартин V? Не видать ли на нем какихлибо признаков? Потому что, видишь ли, пророчат, что недолго ему жить осталось.

– Кто так пророчит?

– Вещуньи. А после Рима подался ты якобы в Швейцарию? И что там в Швейцарии?

– Красиво там. И сыры у них хорошие.

– И пехота. – Епископ жестом прогнал прислужника с миской, подозвал второго, с обшитой мехом епанчой. – Пехота у них тоже хорошая. Может, предоставят с тысячу пик, когда мы опять пойдем крестовым походом на Чехию? Ты с ними говорил об этом? С епископом Базеля?

– Говорил. Не предоставят. Сказали, что крестоносцам намнут бока. Как обычно. Жалко солдат.

– Сучьи дети… – Епископ завернулся в епанчу, сел. – Вонючие сыровары. Выпьешь вина, Гжесь? Пей, не бойся. Не отравлено.

– Я не боюсь. – Гейнче посмотрел на епископа поверх чаши. – Я регулярно употребляю магический митридат.

– Магия – это грех, – захохотал епископ. – Кроме того, есть яды, на которые нет противоядия, никакие чары не помогут. Уверяю тебя, что есть такие. Когданибудь расскажу о них. Но сейчас ты рассказывай. Какие вести из Бамберга? Мои шпионы доносят, что в бамбергского епископа ты тоже был. Что там у него?

– Я так понимаю, что ваша милость не спрашивает о его здоровье?

– До задницы мне его здоровье. Спрашиваю, присоединится ли он к крестовому походу? Даст ли бойцов, пушки, ружья? Сколько?

– Его преподобие Фридрих фон Ауфсесс, – лицо инквизитора было серьезно, как воспаление легких, – избегал однозначных ответов. Иными словами, плутовал. Что ж, наверное, плутовство постоянно и неразрывно связано с епископской митрой. Изза плутовства, однако, выглядывает правда, выглядывает, как говорят классики, словно жопа из крапивы. Правда такова, что своя рубашка ближе к телу. Во Франконии и в Баварии городская чернь волнуется, крестьянство наглеет. Из Франции вести идут о Деве, о Жанне д’Арк, святой Божьей воительнице. Ширятся слухи, что когда La Pucelle покончит с англичанами, то во главе народной армии возьмется за господ и прелатов. А гуситы? Гуситы от Бамберга далеко, никто их в Бамберге не боится, никто не верит, что они туда смогут дойти, а если б и дошли, то у города высокие и крепкие стены. Одним словом, Бамбергу от гуситов ни тепло, ни холодно, пусть о гуситах беспокоятся те, у кого для этого имеются причины. Это собственные слова его преподобия епископа Фридриха.

– Пес с ним, старым дурнем. А магдебургский архиепископ? Ты ведь и у него был.

– Был. Архиепископ метрополит Гюнтер фон Шварцбург слишком рассудителен, чтобы пренебрегать гуситами. Участия в крестовом походе не исключает, активно призывает к оборонным союзам. Последовательно формирует армию. Под его командованием на это время уже имеется более тысячи человек. Однако появились, скажу откровенно, определенные проблемы. Так вот, архиепископ очень разгневан. На тебя, епископ Конрад.

– О!.. – односложно прокомментировал Конрад.

– Он разгневан, – продолжал Гейнче, – по причине некоей особы, пользующейся твоим расположением. Речь о Биркарте Грелленорте. Архиепископ представил мне длинный перечень обвинений, не буду ими утомлять, потому что по большей части это тривиальные вещи: убийства, изнасилования, черная магия. Также грабежи: архиепископ Гюнтер обвиняет Грелленорта в совершении в сентябре 1425 года хищения пятисот гривен налога. Наибольшую злость метрополита вызывает, однако, личность какойто нелюди, какогото сверга по имени Скирфир, что ли, алхимика и чародея, которого архиепископ хотел пытать и сжечь, но которого Грелленорт нагло выкрал и спрятал. Чтобы его использовать.

Епископ Конрад захохотал. Гейнче смерил его холодным взглядом.

– Да, это очень смешно, – поддакнул он холодно. – И тривиально до тошноты. Но это бьет по союзу Саксонии и Силезии, союзу крайне необходимому перед лицом гуситской угрозы. Решающему силезскому «быть или не быть». Поэтому я хотел бы знать, что ваша милость намерена предпринять в этом деле.

Конрад посерьезнел, впился в инквизитора глазами.

– В каком деле? – процедил он. – Я не вижу никаких дел. Неужели ты видишь, Гжесь? Неужели ты хочешь мне заявить, что Биркарта Грелленорта, хотя это мой фаворит, а народная молва называет моим незаконнорожденным сыном, я должен прогнать на все четыре стороны, объявить изгнанником, тайно подвергнуть заключению либо порешить? Что я должен совершить это для пользы дела, поскольку Биркарт Грелленорт – это persona turpis, [174] которая вредит нашим союзам и отношениям с соседями. Я мог бы ответить тебе, Гжесь, что союзам и отношениям вредят глупые и мелочные церковные деятели, которые дуются, как дети, когда у них забирают игрушку. Мог бы, но не отвечу. Отвечу подругому, отвечу кратко и конкретно: если ктонибудь, епископ, кардинал, викарий или инвизитор, мне всё равно, попробует тронуть Биркарта Грелленорта, клянусь Богом в небе, он страшно об этом пожалеет.

174

недостойная личность (лат.).