Свет золотой луны (сборник)

– Не положено.

– А ну отойди, а то стрельну.

– Куда прешь? Запрещено здесь ходить.

– Я тебе сейчас.

Тени шарахались в испуге от конвоиров, но далеко не уходили. До слуха Анны долетело жалобное причитание какой-то женщины:

– Родименькие, Христа ради, там у меня доченька, дайте попрощаться.

– Позвольте передать мужу моему, Петру Родионову. Я носочки ему связала, – вторил ей другой голос.

На соседнем пути стоял товарный состав. Под его вагонами незаметно прошмыгнула какая-то женщина и умудрилась, обойдя конвоиров, подойти совсем близко к платформе с арестантами.

– Сыночек, сыночек, – стала она жалобно кого-то звать.

Заметивший ее конвоир угрожающе шагнул к женщине и ткнул ее стволом винтовки:

– А ну, пошла отсель.

Женщина не уходила. Тогда к нему подоспел другой конвоир, и они вдвоем стали оттаскивать несчастную. Она закричала уже в голос:

– Сынок, родимый, где ты?

– Мама, мама! – раздался из колонны отчаянный крик.

На голос ринулись конвоиры и послышались удары.

Пять лет, проведенные в Соловецком лагере особого назначения, Анне представлялись страшным и неправдоподобным сном. Сном, который надо постараться забыть, как только проснулся. Исторгнуть из души, как будто и не было его вовсе. Время, несомненно, лечит, но его прошло еще слишком мало. Раны свежи. Боль памяти живет в душе, то утихая, то вдруг начиная терзать и мучить.

Пришла мать кричащего малыша и успокоила его.

Анна молилась: «Господи! Не дай всему этому повториться. Не дай!» Она желала только одного: скорее прибыть к месту своей ссылки, забиться в уголок и не высовываться. Пусть все забудут о ее существовании. «Господи! Мой Господи! Я всего лишь слабая женщина, и мне ничего не надо, кроме тихого и безмятежного жития».

Анна проснулась глубокой ночью от того, что состав резко дернулся, трогаясь с места. Миновали станцию, и поезд быстро набирал ход. Мертвенный лик луны подрагивал в такт колесного перестука на стыках рельсов. Эти звуки невольно напоминали Анне про другой поезд, тот, что увозил их с Акулиной на Соловки. Все арестантки лежали по трое в продолговатых деревянных клетях, составленных друг на друга в три яруса вдоль вагона. Поезд то шел, то вдруг останавливался, и тогда были слышны неспешные шаги конвоира. Толстые металлические прутья решеток тускло поблескивали в свете матовых фонарей. Анна располагалась между Акулиной и женщиной, прикрытой потертой кожаной курткой. Акулина спала беспокойно, постоянно вздрагивая во сне и что-то бормоча. Женщина лежала тихо, было не понять, спит она или нет. На вид ей лет тридцать – тридцать пять. «Она явно не из уголовной среды, – решила про себя Анна, – скорее всего каэрка». В клетях было невозможно сидеть, только лежать. Когда закончилась погрузка в вагоны и все трое оказались на одной полке, Анна приветливо назвала свое имя и представила Акулину. Женщина посмотрела на них с неприязнью. Так ничего и не ответив, она заняла место у решетки, подложила под голову свой вещмешок и прикрылась кожаной курткой. Поезд тронулся, и Акулина вскоре уснула. Анна лежала и читала про себя каноны, молитвы и псалмы – те, что помнила наизусть.

Женщина зашевелилась и повернулась на спину. Теперь Анна увидела, что ее соседка не спит.

– Простите, вы не знаете, куда нас везут? – робко спросила Анна.

– Знаю, – безразличным тоном ответила женщина, не поворачивая головы.

Вновь наступило молчание. Анна, не желая быть навязчивой, тоже молчала. Женщина приподнялась и стала шарить в вещмешке. Достав портсигар и вынув папиросу, прикурила, ловко чиркнув спичкой о потолок клети. Выпустив в решетку дым, спросила:

– Из церковников?

– Да, – живо ответила Анна, – мы были послушницами.

– Ну, теперь монастырь вам обеспечен. Сколько впаяли?

– Пять исправительных и пять ссылки.

– Это по-божески, – усмехнулась женщина, – мне вначале три, а потом еще семь добавили.

– За что?! – удивилась Анна.

– Было бы за что, расстреляли.

Женщина затушила папиросу о решетку и спрятала окурок в портсигар.

– Я Самойлова Вера. Вам фамилия ни о чем не говорит?

– Простите, нет, – с искренним сожалением призналась Анна.

– Ну да, я и забыла, вас мирские дела не интересуют. Самойлов – член ЦИК партии эсеров, мой муж. Его к стенке, а меня на три года в СЛОН. Потом решили, что этого мало, вот и прокатили в Москву для пересмотра дела.

– Простите, Вера, а что такое слон?

– Соловецкий лагерь особого назначения, вот что такое СЛОН.

– Так нас на Соловки везут? – как-то обрадованно прошептала Анна. – Там же святые мощи преподобных Зосимы и Савватия.

– Из нас там будут мощи делать, – зло усмехнулась Самойлова.

– А вы там были?

Женщина отвернулась, давая понять, что не желает более разговаривать.

Утром Анна поведала подруге про Соловки. Акулина не придала значения тому, что их везут в знаменитый монастырь:

– Пусть везут куда хотят.

В Кемском пересыльном пункте на Поповом острове полупьяные конвоиры долго развлекались муштрой с вновь прибывшими арестантами.

– Разберись по четыре, – истошно вопил старший надзиратель, с глумливой ухмылочкой обходя колонну женщин. – Партия, слушай мою команду: «Напрааа-во!.. Налее-во! Крууугом!» Ты что это… старая кошелка, на танцы сюда приехала? Поворачиваться не умеешь.

– У меня, гражданин начальник, нога распухла.

– Ты сейчас у меня вся распухнешь. Дрыну тебе в рот, чтоб голова не качалась. Напраааво! Запомните, здесь вам не Бутырская тюрьма, это не Таганка, это Со-ло-вец-кие ла-ге-ря о-со-бо-го на-зна-че-ния О…Г…П…У. Партия, слушай мою команду: «В пути следования сохранять гробовую тишину, по сторонам не оглядываться, друг друга не толкать, идти стройными рядами». Конвой, зарядить оружие!

Послышалось лязганье затворов винтовок. Снова закричал старший конвоир:

– Партия, предупреждаю: шаг вправо, шаг влево – применяем оружие без предупреждения. На месте шагом… марш!

Сотни пар ног стали отбивать шаг на мерзлой земле. Конвойный прислушивался, проходя вдоль рядов, потом скомандовал:

– Партия, вперед за конвоиром шагом… марш!

Прошли с километр или более, а затем последовала другая команда:

– Партия, бегом марш.

Обессиленные женщины с трудом побежали. Ряды расстроились. Последовала команда:

– Партия, стой! Выровняться в рядах. Я вас научу советскую власть уважать.

Конвоиры ходили вдоль рядов и били прикладами женщин, не успевших выровняться. Самойловой достался болезненный удар прикладом в бок от старшего конвоира. Она скрючилась от боли и зло выкрикнула:

– Звери! Палачи проклятые!

– Ах ты, контра недобитая. Ты на кого свое хайло раззявила?

К нему подскочили другие охранники, выволокли Самойлову из строя и стали избивать.

– Дайте я ее пристрелю за попытку к бегству, – суетился вокруг них один из конвоиров, передергивая затвор винтовки.

– Не надо, – урезонил его старший конвоир, – у меня эта сука на карантине сама повесится.

Когда партия прибыла в карантинные бараки и, пройдя еще многие унижения и издевательства, осталась на ночь в бараке, Самойлова сказала Анне:

– Мне теперь кирдык. Сама виновата, уж мне ли не знать, что эти цепные псы так болезненно самолюбивы. Печень у меня больная, а эта гадина прямо по ней прикладом. Ну да ладно, что ни получилось, а скулить поздно. Вы мне сейчас, девчонки, отходную отпойте. Жила не по-христиански, хотя бы помереть по-божески.