Света и Камила

Однажды Яхия увидел, как застывшую в безветрии фелюгу тянули на верёвке по берегу шестеро египтян, обгоревших на солнце.

— Отец, — сказал Яхия, — учитель показывал нам картину русского художника Ильи Репина. Там тоже вот так же тянут по берегу тяжёлую баржу. Это бурлаки в России, на реке Волге.

— Нет, — сказал Мустафа, — там это было раньше, много лет назад, когда у русских был царь вроде нашего короля Фарука. А теперь там нет царя и нет бурлаков… Пойдём, Яхия…

Мустафа не любил долго сидеть у канала. Он как-то рассказал сыну, что этот канал — могила его деда. Дед Мустафы много лет назад рыл канал киркой и лопатой. Он свалился от непосильной работы и умер здесь, у голубой воды, окаймлённой зелёными берегами в пальмовых аллеях. И так же, как дед, от невыносимой жары, тяжёлого труда, недостатка воды и недоедания погибли ещё сто двадцать тысяч бедных феллахов. Их потом и кровью был построен этот канал, захваченный иностранными богачами. Богачи эти наживали огромные деньги на том, что пропускали по каналу суда всех стран, они богатели, скупали бриллианты и золото. А египетский народ как был нищим, так и остался.

Сколько раз Яхия слышал, как его мать говорила отцу:

— Я уже поела. Не приставай, Мустафа.

— Ну, тогда и я сыт! — Отец отодвигал миску с бобами и уходил.

— Поешь, сынок! — Фатьма пододвигала миску Яхии. — Ты же растёшь. А когда человек растёт, ему надо много есть.

Яхия был голоден, но он не мог есть, зная, что и мать и отец отказались от еды ради него.

— А Камила поела? — спрашивал он.

— За неё не волнуйся, сынок! — говорила мать…

10

Яхия начал рисовать рано, когда ему не было ещё и десяти лет. Тогда в семье Мустафы было голодно, и мальчик больше всего любил рисовать бананы и апельсины, лепёшки и миски с едой.

Он был фантазёром, Яхия, любил мечтать и мечты свои переносить на бумагу — рисовать. Он становился старше, рука держала твёрже карандаш, и большой мир появлялся на его рисунках.

Особенно любил Яхия рисовать спящую Камилу. Спит она, тихонько посапывает, а кукла лежит рядом, у щеки.

Когда Яхия рисовал Камилу, такая радость охватывала его, что исчезал весь мир вокруг.

Однажды Мустафа увидел карандашные наброски сына и пришёл от них в восторг:

— Камила! Смотри, Фатьма! Камила спит. И кукла рядом… Камила смеётся. И везде как живая!.. Яхия, вот на этом рисунке она получилась лучше всего… Нет, на этом. Или на этом. Все хороши, сынок.

— Нет, — сказал Яхия, — это всё ещё плохо. Я должен нарисовать её и нарисую лучше.

— Но это же Камила! Что ж тут плохого, сынок?

— Должно быть лучше, — твердил своё Яхия.

Он хотел, чтобы в его рисунках была видна и доброта Камилы, и её весёлость, и красота. Сколько бы Яхия ни рисовал сестрёнку, его не радовали эти рисунки. Он любовался Камилой, скучал без неё. Когда же сестра обнимала его тёплыми руками и прижималась щекой к щеке, Яхию охватывала такая радость, что он принимался кружиться по комнате, плясал, подбрасывал Камилу, ловил её, падал, боролся с ней, ложась на обе лопатки. А Фатьма хотя и говорила: «Уймись, ты же не ребёнок и она девочка, а не мальчишка», — но в душе радовалась.

Да, она часто радовалась. «Камила, ну кто так держит ложку!» — строго говорила Фатьма. А про себя думала: «Выросла доченька. Давно ли её надо было кормить из ложечки. А теперь сидит со всеми за столом и ест, совсем как большая».

В том году платья Камилы, — а их было у неё два, — стали совсем короткими. Яхия называл теперь сестру Длинноножкой. Руки и ноги у неё вытянулись: срочно надо было шить новые платья. А где было взять денег на материю? Фатьма отрезала кусок от материи, которая заменяла ей платье. Она распорола оба платья Камилы и натачивала их. И при этом каждый стежок приносил ей радость.

Утром Фатьме оказалось труднее завернуться в укороченный кусок материи. «Ну и пусть, — думала Фатьма, — зато у Камилы теперь просторные платья. Ей будет теперь удобнее». От этих мыслей Фатьме становилось хорошо и радостно на душе.

Нет, она не выделяла дочку. Нельзя сказать, что Фатьма любила Камилу больше чем Яхию. У хорошей матери любовь всегда одна для всех своих детей. Такой была и Фатьма. Но ведь Камила была ещё малышкой. Ну как о такой не думать с нежностью, как не ласкать её, не радоваться её росту, новым её словам и всё более и более осмысленным поступкам!

Яхия как старший хорошо понимал это и тоже всю свою любовь и нежность отдавал сестрёнке.

Когда у Яхии появился этюдник с красками, он стал уходить из дому — рисовать улицы Эль-Манаха, мальчишек своего двора, дорогу к морю. Больше всего он любил рисовать голубой канал, белые пароходы, крылатые фелюги. На его рисунках над всем этим реял зелёный со звёздами флаг Египта.

Не было этого флага над водами канала, захваченного иностранцами. Рисунок Яхии был мечтой. Но мечта эта сбылась.

Свергли в Египте короля, отобрали его многочисленные дворцы, сады, кладовые с драгоценностями. А затем народ потребовал, чтобы убрались домой иностранные войска, которые многие годы топтали египетскую землю. Суэцкий канал, пролегающий по египетской земле, построенный потом и кровью египтян, стал наконец египетским. Над Суэцким каналом был поднят флаг республики Египет.

11

Когда Яхию приняли в кружок живописи, он стал подниматься раньше отца и Камилы. Только Фатьма, как все матери, чуткая к каждому вздоху своих детей, вскакивала, едва только свет пробивался в окно. Она слышала: Яхия ворочался во сне, кряхтел, будто боролся со сном, пытался сбросить его и не мог.

Фатьма разжигала огонь, сыпала в котелок бобы и думала:

«Поспал бы ещё Яхия. Ну куда его тянет в такую рань!»

Нет, Яхия оказывался сильнее. Поворочавшись, он сбрасывал сон и сразу вскакивал со своей подстилки.

— О, как светло уже, мама!

— Это от огня в плите, глупый. А за окном ещё ночь. Только луна светит.

— Нет, мама, это уже не луна.

Он наскоро ел и убегал, неся под мышкой складной стульчик и большой блокнот.

Фатьма больше не ложилась. Она готовила завтрак Мустафе и Камиле, прибирала в комнате — мало ли какие заботы у матери, хозяйки бедного дома, где каждая монета на счету, а любовь доброй женщины требует, чтобы вся семья была сыта, чисто одета, не замечала бедности.

По не проснувшимся ещё улицам Яхия спешил к каналу. Ранним утром здесь собираются суда в один караван. Иногда кораблей бывает десять, иногда двадцать. А то и больше. Впереди обычно плывут длинные танкеры. Это суда с жидким горючим грузом: с нефтью, с бензином или керосином. Караван судов провожают прожектористы. Они разрезают сумерки ярким светом прожекторов. Сопровождают по каналу суда и специальные швартовщики. Они в случае надобности швартуют, иначе говоря — прикрепляют суда к плавающим бочкам или береговым тумбам, которые называются кнехтами.