Светлое будущее

Речь Безымянного сначала произвела на меня удручающее впечатление. Но я человек добрый. Долго не могу ни на кого злиться. Потом я почувствовал, что суждения Безымянного явно дилетантские. И мне стало даже весело.

— Вы о марксизме судите несколько поверхностно, — сказал я. — Чтобы по достоинству оценить его понятия и принципы, надо все-таки быть профессионалом...

— Понимаю, — сказал Безымянный. — Извините, если я вас обидел. Я, конечно, дилетант. Но если вы не возражаете, я поясню свою мысль. Может быть, вам как профессионалу сгодятся мои дилетантские соображения. Я утверждаю, что, не поняв важности пустяков, нельзя понять реальную (а не идеологическую, не пропаганди-стскую) суть нашего общества. Возьмите любую жизненно важную ниточку (и естественно, пустяковую с точки зрения вашей высокой теории), потяните за нее, и вы вытянете одно и то же... Возьмите очереди, летний отдых, квартиры, билеты в театры и на концерты, книги, поездки за границу, продукты питания, доброкачественные вещи... Я уж не говорю о серьезной медицинской или уголовной ситуации, в которой может оказаться всякий. Или об издании книг, о степенях и званиях... О поступлении в институты... В общем, возьмите любую реальность, а не ваши эти безличные производительные силы, надстройки и прочую галиматью (надо быть хорошо образованным идиотом в духе нашего века, чтобы принимать это всерьез!). В каком-то журнале (не помню) напечатали недавно очерк о парне, которого ни за что засудили на пятнадцать лет. Какова же реальность, если уж даже в официальном журнале на это пошли. А ведь в этом очерке все приглажено, самые главные ужасы отпущены. Восемь лет парень отсидел. И Верховный суд не помог. Только случай его спас. А сколько таких парней сидит, и случай им никак не улыбается! Пустяк? Такой ли уж это пустяк? А помните, разоблачили в свое время настоящую банду, в которой участвовали сынки министров? Чем кончилось? Отделались условным осуждением на год. Их даже в милицию не забирали. Пустяк? В чем дело? Дело в том, что первый парень находился на низшей ступени социальной лестницы. И не имеет никакой юридической защиты. А сынки министров... Ясно? Конечно ясно. Очевидно. До ужаса очевидно. Только почему же это не учитывается в вашей науке? А ведь вывод напрашивается сам собой: только повышая свой социальный уровень, ты повышаешь степень уголовной защищенности себя и своих близких. И никак иначе. А это — неправовое общество. И реально живущие люди эту азбучную истину знают с пеленок (в отличие от теоретиков, которые много лет учатся для того, чтобы ничего этого не заметить). Возьмите очереди. Раз постоять — пустяк. Сто раз — пустяк. А если изо дня в день, из года в год? Везде и всюду? Есть от чего прийти в отчаяние. А выход? Выбираться в такую ситуацию, когда нет очередей. Закрытый распределитель, специальные магазины, доставка на дом. Знакомства. Связи. А для этого надо положение занять. А для этого... Вы вроде бы на юг собираетесь? Позвольте узнать, где путевочку достали? То-то! И билеты по брони этой почтенной организации? Ну конечно. А я вот никак не могу, хотя хочу. И деньги вроде бы есть — подработал. Ан нет!.. Да что об этом говорить. Вы же не маленький. Должны же хоть что-то понимать. Идет всеобщая ожесточенная борьба за привилегии. И побеждает в ней более гнусная тварь. И воспитывается эта тварь с расчетом на эту борьбу. Общий итог — в массовых масштабах воспроизводится определенный тип социального индивида, определенный человеческий материал, служащий основой всего нашего образа жизни. Все остальное (и экономика, и политика, и мораль, и искусство, и все прочее) производно от этого. Если уж вам нравится словечко «базис», так вот это и есть базис всей нашей жизни. Даже грандиозные репрессии эпохи Сталина (кстати, они и сейчас не прекратились) выросли отсюда. Если вы — ученый, вот это и обобщайте. И теорию придумайте. Только по правилам науки, а не идеологии.Я начал что-то лепетать об исторических трудностях,о преходящем характере недостатков, о метро, о детских садах, о жертвах во имя грядущего.

— Стоп, — сказал Безымянный. — Вы затронули самый глубокий вопрос, не подозревая того, — вопрос нравственности, т. е. основы основ цивилизации. Если вы даже на самом деле построите Светлое Здание Коммунистического общества наподобие земного рая, я его не приемлю, поскольку оно строится на крови жертв, на лжи и насилии. Я в такое здание не войду из эле­ментарной порядочности. Предпочту остаться с жертвами. Жертве прощаются все грехи. Быть жертвой — значит начать становиться человеком.

— Это религия, а не мораль, — говорю я.

— Это не религия, — говорит Безымянный, — а религиозное, т. е. нравственное сознание. Это нечто иное. А если уж вам так хочется наклеить этикетку, валяйте. Мне все равно. Пусть религия. Я знаю твердо одно: все звериное — от природы, от естественности; все человеческое — от Бога, т. е. придумано и изобретено.

ТОСТ

— Дядя Антон, — спросил Сашка, — а за что вас посадили? Ни за что, как всех?

— За дело, как всех или почти всех. За стихотворение по поводу сталинского тоста.

— Вы помните его?

— Конечно. Такое не забывается.

Вот поднялся Вождь в свой ничтожный рост. И в усмешке скривил рот. И сказал он так: этот первый тост — За великий русский народ! Нет суровей, сказал он, его судьбы. Всех страданий его не счесть. Без него мы стали бы все рабы, А не то, что ныне мы есть. Больше всех он крови за нас пролил. Больше всех источал он пот. Хуже всех он ел. Еще хуже пил. Жил как самый паршивый скот. Сколько гнусных и черных дел С ним вершили на всякий лад. Он такое, признаюсь, от нас стерпел, Что курортом покажется ад. Много ль мы ему принесли добра?! До сих пор я в толк не возьму, Почему всегда он на веру брал, Что мы нагло врали ему?

И какой болван на Земле другой На спине б своей нас ютил?! Назовите мне, кто своей рукой Палачей б своих защитил. Вождь поднял бокал. Отхлебнул вина. Просветлели глаза Отца. Он усы утер. Никакая вина Не мрачила его лица. Ликованием вмиг переполнился зал... А истерзанный русский народ Умиления слезы с восторгом лизал, Все грехи Ему отпустив вперед.

— Ого, — сказала Ленка. — По Солженицыну, вас должны были убить.

— Мне зачли военные заслуги. Да и время начало поворачиваться в сторону хрущевизма.

— Не зря, значит, вас посадили.

— Не зря. Тогда зря редко сажали. Всегда находилось дело.

— Вы, конечно, читали Солженицына?

— Читал.

— И что вы о нем скажете?

—Я перед ним преклоняюсь.

— Значит, то, что он пишет, правда?

— Правда, но не вся. А частичная правда искажает картину в целом. Я ценю его не за правду, а за бунт против лжи и насилия.

— Если он прав, почему же его не печатают у нас?

— Не задавай глупых вопросов, — сказал Сашка.

— Вопрос не глупый. Тут глупы те, кто не напечатали Солженицына здесь. Если бы его здесь напечатали, не было бы такого грандиозного мирового эффекта и неослабевающего интереса к его работам. В преступлениях, которые нельзя скрыть, лучше сознаваться открыто.

— Тем более в чужих преступлениях.

— А если они не кончились...

И в таком духе у меня дома постоянно ведутся антисоветские разговорчики. И я не в силах их остановить. И, что самое ужасное, не хочу их останавливать, и сам участвую в них.

ТУАЛЕТНАЯ БУМАГА

Прибежала Тамурка, выпучив глаза и истекая потом.

— Живо! В канцелярском дают туалетную бумагу! Я заняла очередь.

Мы (Теща, Ленка и я) оставили только что начатый обед и ринулись вслед за Тамуркой. Через пару часов мы возвращались домой, счастливые, увешанные связками туалетной бумаги. Я побаивался, что над нами будут подтрунивать прохожие. Но они отнеслись к нам с полным пониманием. Многие спрашивали, где мы достали бумагу, и сами бежали туда же. Лишь один полупьяный обормот прицепился к нам с воплями, что советская интеллигенция обо...сь. Но так как он повторил это несколько раз, первоначальное впечатление стерлось, и некоторые прохожие стали его одергивать. Наконец два здоровых парня (по виду — студенты или аспиранты) взяли крикуна под руки, велели ему закрыть пасть и утолкали куда-то в обратную сторону. Как бы то ни было, нам те-перь на полгода обеспечена чистая задница. Должен признать, что по этой линии (по линии запасания дефицитных вещей) Тамурка молодец. Когда вся Москва носится в поисках питьевой соды или стирального порошка, у нас наверняка это добро есть в достатке. Она ухитрилась даже луку запасти на пару месяцев.

Удача с туалетной бумагой внесла в нашу разваливающуюся, но пока еще здоровую советскую семью некоторое праздничное единение и миролюбие. И мы с увлечением начали перемывать косточки всем нашим знакомым. Тамурка сказала, что от Корытовой всегда плохо пахнет. Наверно, белье не меняет месяцами. А сам Корытов носит дорогой (правда, безвкусный) костюм и дешевые рубашки и ботинки. Типичный ванька. Вот Наташка молодец. Правда, она держит Антона под каблуком. Но ему это на пользу. Теща сказала, что Наташка слишком чопорна и себе на уме. Она слишком высоко себя ставит, а нас презирает. Я спросил, откуда это видно. Теща сказала, что это видно из ее обращения ко всем на «вы» из подчеркнутой вежливости. У нас так не принято. Ленка сказала, что она не позволит обижать Наташку. А вот жена Новикова — настоящая стерва. Глупая. Жадная. И мнит себя гением, хотя говорит элементарно безграмотно. Тоже мне кандидат!

Раньше я не любил такие беседы. Потом привык к ним. А теперь я понял, что ничего плохого в них нет. Это — реализация естественной потребности ориентироваться в своем социальном окружении. Правда, при этом мы имеем дело не с реальными людьми, а с вымышленными нами персонажами (как говорит Никифоров, с моделями людей). Однако и в этом есть свой резон, ибо поступки людей имеют смысл не только как поступки для них, но и как поступки для нас, т. е. имеют двойную интерпретацию. Например, состоится заседание редколлегии журнала, на которой обсуждается статья некоего А. Я обещал в свое время его поддержать. Но тут я слегка заболел. И на редколлегию не пошел. Для меня это означало: зачем мне рисковать осложнениями после гриппа из-за какой-то вшивой статьи А. Для него и для многих других это означало, что я струсил, не захотел ссориться с «зубрами» из-за смелой статьи А. Это в наших-то кругах смелая статья! И я прав. И они правы, ибо для них важны последствия моего поступка для них, и они дают ему, естественно, отрицательную интерпретацию.

Это все норма. Но вот что меня действительно до сих пор выводит из себя, так это почти полное отсутствие доброжелательства в интерпретации поведения наших отсутствующих знакомых и даже друзей. Преобладает какая-то крысиная злоба. В чем дело? Не может быть, чтобы это вытекало из биологической природы русского человека. Русский человек раньше славился добротой. Но теперь ее и в помине не осталось. Доминирующее состояние русского человека по отношению к прочим людям теперь — злоба, нетерпимость, зависть, злорадство, ненависть. Я имею в виду не исключительные ситуации, когда люди оказываются на время вырванными из ткани Их социального бытия, а повседневные ситуации обычной жизни (транспорт, очереди, конторы). А ведь в нашей книге будет специальная глава, посвященная характеристике советского человека. Что мы в ней напишем? Обычную демагогию о высочайших моральных и прочих качествах советского человека, о его превосходстве над характерами буржуазного общества. Если мы попытаемся хотя бы самым незаметным образом намекнуть на явления, вытекающие даже не из специфики социализма, а из общего факта скопления большого числа людей и дефицита, нам оторвут голову. Ибо теоретически у нас самый лучший в мире общественный транспорт, продуктов хватает, цены стабильны. Бывают, конечно, отдельные редкие исключения... В общем, как в старом анекдоте: наш советский карлик самый большой карлик в мире, а советский паралич — самый прогрессивный.