Светлое будущее

Я довольно долго излагал свою концепцию книги в этой части. М. Л. терпеливо слушал, перекладывая бумажки, карандаши, брошюры. Я намекнул на то, что было бы неплохо выпустить такую книгу под редакцией самого М. Л. Однако М. Л. на такую удочку не клюнул. Он не дурак все-таки. Старого воробья на мякине не проведешь. Я по глазам увидел, что он сразу понял суть дела. Такая книга для него — ловушка, и он в нее ни за что на свете не полезет. Представляю, какой вой во всем мире поднялся бы, если бы книга вышла под его редакцией! Книга и для меня ловушка (теперь-то я сообразил это!). Но кто такой я? Мелочь. Один из, пусть видный, но один из теоретиков, способный (и склонный к тому же!) ошибаться. Меня потом поправить можно будет. Это даже очень хорошо: бдим, работаем, мол. Одним словом, М. Л. сказал, что все необходимые для книги оценки и установки имеются в соответствующих документах партии. Изучите как следует отчетный доклад Генерального секретаря.

— Ну как? — спросил Фрол, когда я вышел от М. Л.

— Порядок, — сказал я. — С чем пришел, с тем и ушел. У меня к тебе просьба: не держи в секрете то, что я был здесь и целый час беседовал с М. Л. о книге. Для меня это очень важно.

— А как сам М. Л.? — спросил Фрол.

— Он мне разрешил ссылаться на нашу беседу в том смысле, что все принципиальные вопросы оценки событий прошедшего периода с кристальной ясностью даны в известных документах партии, — сказал я.

— Ясно, — сказал Фрол. — Ловкий ты мужик! Ставлю пару бутылок коньяку, если тебя не выберут в членкоры. Ты в Канаду едешь? Отлично. У меня к тебе просьба...

В коридоре меня перехватил Корытов и затащил к себе. Корытов — мой бывший студент, к тому же очень посредственный для марксиста даже. Ко мне он обращается на «ты», а я к нему на «вы»: со своими бывшими студентами я на «ты» никак переходить не могу. А поскольку я сам к своим бывшим учителям, кто бы они ни были, обращаюсь только на «вы», меня корытовское «ты» раздражает. Подумаешь, какой-то инструктор ЦК, а тычет так, как будто он старшина роты. Корытов воспринимает мое «вы» по-своему, т. е. как почтение к его положению. Он и директору нашему иногда «тыкает», а тот перед ним лебезит (хотя он академик).

— Ты ведешь себя неправильно, — сказал Корытов. — Якшаешься со всякой швалью. Кто такой этот Зимин? А Гуревич? Смотри, это боком выйти может. Заходил бы с супругой к нам. Мы недавно из Италии. Отдыхали. Есть что порассказать. Заходи, буду ждать. Пока. Извини, я больше не могу тебе уделить времени. Дела!

Корытов, конечно, прав. Он — прирожденный карьерист. Он без всякого опыта и познания чует одно из фундаментальнейших правил делания карьеры в нашем обществе: сделав шаг в своем возвышении, первым делом порви порочащие или принижающие тебя связи и знакомства, заведи связи, соответствующие твоему новому положению, и старайся завести полезные знакомства на более высоком уровне. Я это правило не соблюдаю, компенсируя его книгами и статьями. Но это не очень-то надежное средство. Надо как-нибудь выбраться к Корытову. Может быть, Фрол там будет. И вообще, грешно не использовать возможности, которыми реально располагаешь без особых усилий. Стоп, последнее — ложь. Это касается, что без усилий. А более двадцати лет преданного служения марксизму — это разве пустяк? Но бескорыстно ли? Если честно подсчитать, урвал я за это свое преданное служение не так уж мало. И я все же не стяжатель. И даже не карьерист. Я это делаю постольку поскольку. Представляете себе, каким же должен быть человек, который по советским критериям является стяжателем, хапугой, карьеристом! И странное дело: все личности такого рода, за редким исключением, преуспели менее, чем я. Говорят, я способный человек, выбился за счет способностей. Так ли это? Намного ли мои работы отличаются от аналогичных работ других?! Нет, тут дело не в этом. Дело в эпохе. Я тоже стяжатель и карьерист, только типичный для этого либерализма, когда это считалось естественной платой за личные достоинства. А так как сама либеральная эпоха для нас не типична, то и карьеристы такого рода карьеристами не кажутся. Просто я не вполне адекватен нашему обществу. И благодаря этому я всплыл в прошлые годы. Что будет дальше? Поживем — увидим.

ДЕЛО

— Как книга?

— Опять застопорилась. Денег нет. Ищут типографию подешевле. А время идет. Им там что! Они же понятия не имеют об условиях, в которых мы живем. А мы с Наташей издергались. Это же переворот всей жизни. А когда переворот затягивается...

Мне искренне жаль их, Антона и Наташу.

— Послушай, мне эта история не нравится, — говорю я. — А что, если тебе плюнуть на это издательство?

— Я подумываю об этом.

Если даже сейчас Антон сразу согласится издать книгу в другом издательстве, она выйдет не раньше, чем через полгода. Выборы пройдут. А потом — хоть трава не расти.

ТИПИЧНЫЙ РАЗГОВОР

Не знаю, как у представителей других профессий, но у нас дома типичная тема разговоров, когда у нас бывают гости, это — издевательство над марксизмом. Время от времени я пытаюсь дать отпор, но меня обрывают безжалостно в таком стиле: заткнись, ты не на трибуне; заткнись, мы не на семинаре по философии и т. п. Поток анекдотов на темы марксизма вот уже несколько лет не прекращается. А на тему о Ленине создана гигантская серия анекдотов, за каждый из которых в свое время расстреляли бы не только рассказчиков, но и всех слушателей. Анекдоты идут из школы (через Ленку), из университета (через Сашку), из академии (через всех моих сослуживцев), из ЦК (через Корытова, Иванова), из КГБ (через Картошкина). Я уж не говорю о Диме и моих сотрапезниках по Забегаловке. То Ленка вылезает из своей комнаты в самый неожиданный момент и ляпает что-нибудь вроде такого: перед входом в пещеру первобытного человека висит лозунг: «Да здравствует рабовладельческое общество — светлое будущее человечества». То Дима вдруг ни с того ни с сего заводит что-нибудь из Ленинианы. Надежда Константиновна рассказывает детям о том, какой был добрый Ильич. Однажды, говорит она, Владимир Ильич брился. Мимо проходили дети и поздоровались: здравствуйте, Владимир Ильич! А пошли-ка вы на..., ответил Владимир Ильич. А ведь мог бы и зарезать! И шпарит в таком духе без перерыва целый час. И ни разу не повторяется. То вдруг Сашка задает идиотский вопрос: что такое революционная ситуация? Это, отвечает он, такая ситуация, когда внизу больше не хотят, а сверху уже не могут. Но самые ядовитые анекдотики приносят Иванов и Картошкин. Я их не решаюсь повторять даже про себя, так как не могу никак поверить в безнаказанность произнесения такой пакости. Я не Иванов и не Картошкин, а пока еще всего лишь кандидат в члены-корреспонденты Академии наук. Но и после избрания для меня такие штучки не станут безопасными. Так что с некоторых пор такое направление разговоров в моем доме меня тревожит. Я стараюсь переключить внимание собравшихся на тряпки, машины, дачи, заграничные поездки. Все охотно клюют на это. Но тут же спотыкаются о реальности нашей системы, и понос ее возобновляется с удвоенной силой.

СВЕТКА

Накануне отъезда на конгресс пришла Светка. Сказала, что останется на ночь. Для своего «лопуха» она — в туристической поездке на три дня (в институте часто организуют такие поездки в Ростов, Суздаль, Новгород, Псков). А где (вернее, с кем) она будет ночевать следующую ночь? Впрочем, мне. на это наплевать.

— Ты знаешь, — сказала она, — я сейчас встретила кошмарную старуху. Жуть! Никогда не видала ничего подобного. И зачем только такие чудища живут?! Вот, держи. Здесь сто долларов. Идут один к шести. С тебя по дружбе возьму лишь пятьсот. Отдашь потом. Купишь мне вот что...

И она протянула мне списочек. Я пришел в ужас от этих долларов и наотрез отказался брать. Сказал, что кое-что привезу ей из тех денег, что нам дадут. А доллары — это ж подсудное дело. Ты с ума сошла.

— Дадут вам гроши, на них ни... не купишь. Обыскивать вас не будут, не бойся. Все так делают. Возьмешь как миленький, без разговоров. Я сама не раз ездила за границу. Знаю. Это они только дураков запугивают, а сами не теряются.

Я все-таки настоял на своем. От долларов я категорически отказался. Признаюсь, меня испугала не столько перспектива незаконного провоза валюты, сколько перспектива отдавать ей потом пятьсот рублей. За что? Ничего себе подарочки! Да я даже Тамурке таких подарков никогда не делал. Светка надулась, обозвала меня трусом и растяпой. Но потом смилостивилась, сказала, что доллары всучит Серикову, но подарок будет считать моим. Так что отвертеться от пятисотрублевого подарка мне не удалось. Впрочем, мы еще посмотрим. Этой акуле только протяни кончик пальца, и она проглотит тебя с потрохами.

Настроение было испорчено. Мне страстно захотелось, чтобы Светка вместе со своими долларами отправилась спать к Серикову. Но, к сожалению, у Серикова молодая ревнивая жена. К тому же он в житейских делах парень умный и цену таким тварям, как Светка, знает. Неужели он возьмет доллары?

Светка завалилась спать и скоро захрапела. Я начал было просматривать материалы конгресса, но мыслями моими завладела Пьяная старуха. И мне показалось, что она для меня более близкий человек, чем эта храпящая здоровая сука, на которую все мужики облизываются на улице, чем Сериков, с которым мы вместе делаем книгу, чем Тамурка, с которой мы прожили более двадцати лет здоровой советской семьей, чем Канарейкин, Агафонов, Корытов, Иванов... Боже мой, да кто же действительно в этом мире близок мне по-человечески? Ленка? Сашка? Антон? Это — самые близкие мне люди, если смотреть с их стороны. А с моей? Я задремал, сидя в кресле. И приснился мне страшный сон, который я часто стал видеть в последнее время (с некоторыми вариациями): я гружу и гружу тележку каким-то хламом, должно быть своими книгами; книги разваливаются; я тяну цепь и не могу сдвинуть тележку с места; потом цепь обрывается.

КОНГРЕСС

Я уже совсем было забыл о Димином письме, как он привез его вечером накануне отлета нашей делегации на конгресс. И я провел после этого бессонную ночь. Все- таки это нечестно со стороны Димы заставлять меня заниматься таким делом. Кроме того, если станет известно, что он подал документы на отъезд, кто-нибудь обязательно настучит об этом в партбюро и повыше. Наши отношения с Димой ни для кого не секрет. Нет, везти письмо слишком рискованно. В делегации наверняка будет несколько профессиональных кагэбэшников, не говоря уж о том, что по меньшей мере половина делегации — внештатные сотрудники того же КГБ. Я-то это знаю определенно, потому что сам всегда выполнял различные поручения КГБ и по возвращении писал отчеты для ЦК, которые очевидным образом были предназначены для КГБ. Конечно, это делалось в довольно завуалированной форме, так что формально ко мне не придерешься. Но если положа руку на сердце, то все мы всегда отдавали себе отчет о характере своих взаимоотношений с КГБ. Так что везти письмо — значит наверняка обрекать себя на тяжелые последствия. Инкриминировать мне ничего не будут, время не то, но на заметку возьмут и за границу больше не выпустят. И я в конце концов решил письмо уничтожить. Дима хитрый парень, наверняка продублирует. А если пошлет письмо через какое-то время потом, не получив ответа, я уже успею проскочить в членкоры. А как я объясню, что нет приглашения? Очень просто: ждал, но никто ничего не передал, может быть, перехватили стукачи. А Антон молодчина, ничего не дал для пересылки и вообще ни о чем не просил.

Паспорта и валюту, как это у нас принято, нам выдали буквально за несколько часов до отлета. Так что мы сразу из иностранного отдела президиума Академии наук, где нас пару часов поучали, как мы должны себя вести в сложной обстановке конгресса, ринулись домой за чемоданчиками и сразу же на аэродром. Нескольким членам группы паспорта заготовили, но не выдали. Это тоже в порядке вещей. Или что-то сработало в последний момент, или (скорее всего так) заранее было задумано поступить с ними так. Такие шуточки входят в наши спектакли. Они действуют устрашающе и деморализующе. В результате до последней минуты никто не уверен в том, что получит разрешение. Бывает, что снимают даже с самолета.