Свидетельство

Все заторопились заверить его: ну конечно, разумеется!..

— Кто из вас работает сейчас в Национальном комитете?

Отозвались Сакаи, Гондош, рыжий стекольщик.

— Будете и дальше там нас представлять. Но и я к вам присоединюсь. Ведь одно наше место как будто еще не заполнено? Верно?

— Верно.

Напряженность заметно ослабла. Только Сакаи продолжал отмалчиваться. Посылка организатора ЦК практиковалась обычно в случаях, когда районный комитет допустил какую-нибудь грубую ошибку или оказался неспособным к руководству.

— Кто вел переговоры с коммунистами?

— Мы же.

— Ну, а теперь и я буду в них участвовать. Вот и все! — Хайду, улыбаясь, обвел взглядом всех присутствовавших. — А теперь — за дело. Перейдем к текущим делам! Продолжайте, будто меня и нет здесь вовсе.

— Но все же, — заговорил Сакаи, и голос его стал хриплым от волнения. — Или, может, мы что-нибудь не так сделали? Ничего про это тебе не сказали в ЦК?

Хайду небрежно махнул рукой.

— По правде сказать, в ЦК мало что знают о будайских районах.

Запинаясь, Сакаи приступил к повестке дня. Не скоро вернулась к нему его обычная твердость. Он начал перечислять, кто из членов комитета и где должен провести собрания, как нужно собрать на воскресенье обещанных пятьсот человек.

— А зачем вам эти пятьсот человек? — перебил его Хайду. — Что такое у вас намечается на воскресенье?

— Воскресник.

Хайду кивнул понимающе.

— Почин коммунистов?

— Да, — подтвердил Сакаи, — и на первомайскую демонстрацию мы тоже обещали выставить пятьсот человек.

— А всего на демонстрацию выйдет от вашего района тысяча двести? — И Хайду опять многозначительно кивнул.

— Да, — отвечал Сакаи. — Это наше обязательство. Мы ведь соревнуемся с другими районами. Правда, мы — меньше всех. Но конечные результаты будут оцениваться пропорционально…

— Тысяча двести человек под красными знаменами! Из этого аристократического района! — снова перебил его Хайду и заговорщицки подмигнул и Сакаи и всем остальным своим плутоватым, серым глазом. — Тысяча двести боевых революционеров в кварталах, населенных вельможами, офицерьем и чиновниками. В самом логове Хорти! А? — Лицо Хайду посерьезнело. — Признаюсь по чести, странное ощущение идти в голове колонны в тысячу двести человек из этого — именно из этого! — района. Вы не испытываете такого чувства?

Члены комитета промолчали, а Хайду продолжал — размеренно, тихо, отчетливо:

— На протяжении целого века боролись мы за свободное время трудящихся. Так не кажется ли вам немного странным, что теперь мы то и дело дергаем их на всякие там ударные субботники и воскресники?

И опять все промолчали, только у адвоката Гондоша блеснула в глазах искорка согласия.

— Чего хочется простым людям, жителям района, пролетариям? Что бы они хотели делать, скажем, завтра, в воскресенье?

— Мы обязались в честь Первого мая, — проворил Сакаи, — очистить пять главных улиц…

— Не сердись, Фери… Дай сначала мне высказать свое мнение, а потом будем спорить. Ведь нас недаром зовут «партией спорщиков». И это хорошо!.. Так вот я и говорю: чего хотят простые пролетарии в воскресенье? Спрашиваете вы их об этом, допытываетесь? Действительно ли они хотят в воскресенье ударной работы? Возможно. Я допускаю, что пролетарий хочет именно ударно работать. Но возможно и другое: что, например, у него, у пролетария, разрушена квартира, а сам он все еще сидит в подвале бомбоубежища и хотел бы наконец иметь один свободный денек, чтобы привести в порядок хотя бы одну комнату, установить на кухне плиту и так далее и тому подобное. Ведь возможно и это, не так ли? Возможно, что он уже ненавидит руины, запах падали и хочет увидеть хоть немножко зелени, нюхнуть капельку лесного воздуха, набрать букетик фиалок или еще чего-то, почем я знаю! — Хайду был сейчас очень серьезен и говорил совсем тихо. — И я считаю, товарищи, что наш бедный пролетарий имеет и на это право! Не поймите меня превратно: я не против ударных работ… в целом. Не перебивай меня, Фери, я знаю, что ты хочешь сказать… это, мол, в интересах общества! А разве я против? Давайте объявим воскресник, попросим людей: «Кто может, приходите», — но объясним ясно и понятно, что дело это — добровольное. И если кто-то не придет, мы не зачислим его с ходу в реакционеры. Равно как и тех, кто придет работать, — в демократы. Правильно, товарищи?

Гондош и Дороги первыми одобрили слова Хайду. А затем и все остальные. Даже Сакаи не нашел возражений. Только бывший электромонтер вдруг вспылил:

— Ну нет, я бы заставил их вкалывать с утра до ночи! Каждое воскресенье! Гонял бы их под конвоем, моих бывших следователей и палачей, до тех пор, пока не исчезли бы последние развалины в городе. Потому что они этому виной. Кто же еще? Да самый лучший из них палец о палец не ударил, чтобы предотвратить разрушения!

Хайду внимательно смотрел на монтера, пока тот говорил, кивком одобряя каждую фразу, а когда он кончил, рассмеялся:

— Верно, приятель, все верно! В сердце мне заглянул. И я точно так же поступил бы… Но одно дело, что человеку подсказывает его сердце, а другое — политика, интересы партии. Ведь что было бы справедливо? Радикальная проверка! Всех до единого! И справку о лояльности выдавать только тем, кто настоящий революционер. Так? Остальных — в концлагеря, под полицейский надзор, заставить работать до упаду! Гражданских прав, права голоса, — Хайду эффектно поднял вверх указательный палец, — никому не давать, кроме активных борцов. Верно? — Хайду сделал паузу. — Но можешь ты это сделать? Нет. Потому что это невозможно! Невозможно загнать большинство населения страны в тюрьмы или хотя бы лишить их политических прав. — Он вдруг повысил голос. — Поймите же, эти люди будут голосовать! И голосовать за тех, кто проводит угодную им политику. Верно?

Бывший монтер молчал.

Других вопросов на повестке дня не было. И Хайду сам закончил дискуссию, заговорив вдруг тоном отеческого внушения и явно давая всем понять свое превосходство:

— Сегодня у нас не произошло ни путча, ни дворцового переворота, товарищи. Просто мы создали наконец партийную организацию и определили самостоятельную партийную политику. Потому что до сих пор этого не было. Теперь вы сами это видите. И это не ваша ошибка, а таковы были обстоятельства. Верно?.. Ну, давайте кончать. У меня еще небольшой разговор с тобой, Фери.

…Сакаи, серьезный, пожалуй, даже мрачный, сидел у стола.

— Ты мне вот на что ответь: ты против единой политики? — спрашивал он Хайду.

— Против? Я? Да что ты!.. Наоборот, я за нее обеими руками. Из нас двоих я больше за нее. Но о единстве обеих партий речь может идти лишь тогда, когда мы будем проводить самостоятельную социал-демократическую политику. В противном случае это уже будет не единство, а тождество партий!

— Да, но… — по-детски наивно спросил Сакаи, — разве мы и коммунисты не одного и того же хотим?

Хайду подумал, ответил, подчеркивая каждое слово:

— Да. В конечном итоге, да. Весь вопрос в том: с чего начать и как? Я утверждаю, что мы больше хотим достигнуть наших целей и достигнем их раньше, чем они. Даже если не будем так уж спешить. Возьми девятнадцатый год: коммунисты взялись, поспешили и затянули все дело на сколько лет! Нам нужно теперь быть очень осторожными!

— Да, но… — Сакаи боялся выговорить вслух, — ведь обе наши партии на самом-то деле…

— Ты хочешь сказать: одна? Верно? А вот и нет. Что же ты думаешь: Сакашич и Ракоши глупее какого-нибудь механика Сакаи из типографии? Нет, приятель, это две разные партии.