Свирепые калеки

Однако к добру или к худу, но только известить Домино ему не удалось. На протяжении всего дня Рожества она оставалась в затворничестве, плотно закутавшись в молитвы, хотя того ли ради, чтобы угодить Младенцу Иисусу, или Деве Марии, или Красавице-под-Маской – кто знает? Разочарованный Свиттерс еще немного поломал голову под благоухающим мебелью деревом, а затем побрел на ходулях в офис – послать электронное поздравление Бобби Кейсу. К вящему его изумлению, друг мгновенно откликнулся на изъявление чувств. «Ворох веселья и тебе, сынок. Мы тут в Оки разжились сырыми осьминогами с приправой и гарниром. А ты что поделываешь?»

Поскольку объяснить правдиво, что и как, Свиттерс ну никак не мог, он ответствовал, что убегает смотреть «Щелкунчика».

«Надеюсь, это та постановка, что с Тоней Хардинг», – отписал Бобби. На том дело и кончилось.

Забрав из башни остатки арака и вернувшись к себе, Свиттерс выпил, поразмыслил, еще выпил, еще поразмыслил. Не прошло и часа, как иссякли и мысли, и выпивка, и Свиттерс переключился на «Поминки по Финнегану», хотя продвинулся не дальше одной строчки в предисловии, где Стэн Геблер Дэвис писал о Джойсе: «Этот человек прожил интересную жизнь, что можно сказать о большинстве мужчин, питающих непреходящий интерес к женщинам, выпивке, высокому искусству и причудам собственного гения». Прервавшись обдумать это утверждение со всех сторон – гадая, отчего так трудно и мудрено одновременно вести жизнь интересную и жизнь добродетельную в традиционном понимании этого слова (ощущение такое, будто некая патология дуализма коварно превратила их во взаимоисключающие), – Свиттерс уснул и проспал до самого утра. Разбудил его настойчивый стук в дверь.

– Monsieur Switters! Le camion! Le camion! [243]

– Пиппи? – Кому и быть, как не Пиппи; даже голос по ощущению казался веснушчатым и рыжим. – Что? Грузовик? Le camion? Pourquoi? [244]

Да, верно, прибыл грузовик. Грузовик, которого ждали не раньше чем через пару дней. Свиттерс уже склонялся к тому, чтобы сделать ему ручкой и укатить в следующий его приезд – ведь не пройдет и двух-трех недель, как машина объявится снова. Но тут вспомнил про свое «открытие», вскочил, как встрепанный, и принялся спешно укладывать вещи.

243

Мсье Свиттерс! Грузовик! Грузоник! (фр.)

244

Грузовик? Почему? (фр.)

– Depcchez-vous! [245]

– Да тороплюсь я, тороплюсь. Ou est [246] сестра Домино?

Пиппи заверила, что Домино встретит его у ворот. Так и вышло. Не произойди все так внезапно, она скорее всего плакать не стала бы, но так у нее не было времени подготовиться, и слезы одна за другой катились, точно дохлые пчелы по опрокинутым ульям щек, пока монахиня объясняла потрясенному водителю, что мужчина в белом костюме (Мужчина? Здесь?) и в инвалидном кресле желает доехать до Дейр-эз-Зора.

245

Торопитесь! (фр.)

246

Где (фр.)

Шофер потребовал, чтобы Свиттерс ехал впереди, вместе с ним и его помощником, явно как из любопытства – он рассчитывал подробно расспросить пассажира, – так и из почтения и вежливости. Он уже завел мотор и теперь ждал – нетерпеливо, глазам своим не веря, – пока калека-американец и французская монахиня обнимутся на прощание.

Улыбка Домино, словно челн, рассекла каскады слез.

– И мне ли жаловаться? – произнесла она с бодростью, лишь наполовину наигранной. – Я сполна изведала силу любви мирского мужчины – и, однако ж, сохранила девственность в непорочности. Virgo intacta. – Она попыталась рассмеяться, но в горле словно застрял непоседливый комок.

– Один пирог да съесть два раза, – одобрительно откомментировал Свиттерс, подмечая, что собственный его голос звучит так, словно палкой провели по штакетнику. – Послушай. Мы ведь так и не успели поговорить. Насчет третьего пророчества, я имею в виду.

– Знаю, знаю. Уж слишком быстро все вышло. Ты смотри, непременно мне напиши – как только сможешь. Уж почту-то грузовик нам возит. – Монахиня нервно оглянулась на водителя.

– Нет. Послушай. Ты должна знать. Это не ислам.

– Не ислам?

– Ну, слово, послание, способное преобразовать будущее. Оно придет не от ислама. Оно придет от Сегодня Суть Завтра.

– О чем ты? – Неужто этот милый, милый мужчина и в самом деле псих?

– Пророчество гласит: подсказка донесется со стороны une pyramide. [247] Не les, aune. Единственное число. Со стороны одной-единственной пирамиды. Ты разве не помнишь, что голова у Сегодня Суть Завтра… да он сам – живая пирамида! Что бы он ни изрек, все приходит со стороны пирами…

247

Пирамида (ед. ч.) (фр.).

– О-ля-ля! Да это безумие!

Водитель прогудел в гудок. Помощник, стоявший тут же, наготове – подсадить Свиттерса в кабину и сложить кресло, – хлопнул в ладоши. Свиттерс заставил их заткнуться, рявкнув нечто на разговорном арабском, равноценное «Да придержите ваших траханных верблюдов».

– Тебе лучше трогаться, любовь моя, – проговорила Домино.

– Ты смотри, хорошенько подумай, – не отступался Свиттерс. – Этот парень – ходячая пирамида.

– И что? Он – дикарь. Неграмотный шаман. Дитя природы, первобытный человек из джунглей, никакой связи с внешним миром.

– Твоя правда. Но некая философия у него есть. Я серьезно. У него есть концепция. Видение. И оно – прямиком из пирамиды; не то чтобы пирамида сама по себе…

– Что еще за «философия»? Что у него такого, что могло бы…

– Не знаю. Ну, то есть, я хочу сказать, она совершенно уникальна, однако мне известна лишь общая схема. Но я все выясню. Если какие-то относящиеся к делу детали и есть, я выясню их, как только доберусь до места. О'кей?

– О'кей, – вздохнула Домино, не будучи вполне уверена, с чем именно соглашается. На подбородке у нее образовалась ямочка, и стекающие слезы заполнили ее, точно дождь – канавку.

Прочие пахомианки одна за одной вышли к воротам проводить его. Зю-Зю, Пиппи, Мустанг Салли, обе Марии, Боб. Последней появилась Красавица-под-Маской. Как всегда, под покрывалом, но Свиттерс различал под нею пресловутый антипрельститель, сияющий, точно голографическая кукурузная оладья, ком призрачного жира в лучах утреннего солнца. Выпрямив свою престарелую спину, величественная, как и подобает аббатисе, надменная, как матиссова ню, Красавица-под-Маской стиснула его руку.

– Скажи, чтоб ограничили рождаемость, – проговорила она невыразительным, детским голосочком по-французски. – Куда ни пойдешь, так и говори.

Свиттерс сжал ее костлявые пальцы. И пообещал. Дюжий помощник приподнял его над землей и подсадил в грузовик: Свиттерс послал сестрам без счету воздушных поцелуев и проорал:

– Сберегите мои ходули!

На всякий случай он прокричал это дважды – уже отъезжая, с обеих сторон стиснутый водителями-дальнобойщиками.

– Au revoir! [248] Сберегите мои ходули!

В бархатистой редисочной глубине сердца Свиттерс наверняка понимал, что этих ходулей работы Пиппи он скорее всего никогда в жизни не увидит; однако ж плохой бы из него вышел романтик, кабы не привычка себе лгать. Почему, спрашивается, так трудно, так мудрено вести одновременно жизнь романтическую и жизнь вполне сознательную?

248

До свидания! (фр.)