Свои чужие

И век бы с мужиками не связывалась, да только без них семью не построишь. А хочется ведь.

— Зря ты слушала все это, — замечает Дима, и мне становится неловко, от недоверчивых мыслей в его сторону.

— Ну почему зря, — я болезненно улыбаюсь, разворачиваясь к Диме. — Зато теперь знаю, на кого потратила два года своей жизни. И не буду обманываться на его счет.

— Злопамятная? — Дима улыбается краешком губ.

— Ну, “скучная” от “фригидной” недалеко ушла, как думаешь?

Когда я разворачивалась, Диме пришлось с моих плеч руки убрать. И это мне чуть-чуть облегчило близость к нему. Но сейчас он делает хуже, чем было — подается вперед, упираясь своими ладонями в подоконник по обе стороны от меня. Еще ближе. Еще хмельней.

И все сложнее не двинуться к нему, не уронить голову к нему — хотя бы на плечо.

— Поль. Я тогда кретин был, — с тихим и таким искренним сожалением вздыхает Варламов.

— Что-то изменилось? — иронично поднимаю бровку я.

На самом деле это бессмысленная шпилька, я знаю, что изменилось все. И я, в том числе, а он — тем более. Все-таки личная неуспешность вредна для человека, особенно для такого амбициозного как Варламов. Вот и его тогда, в нашем с ним браке, это отравляло. Отравило и меня, мы же были как два сообщающихся, сросшихся сосудика.

Он просто смотрит на меня с тоской, а я хочу его убить, вот правда. Я столько бастионов возвела против того, чтобы так безнадежно теряться, когда вижу его, так старательно пестовала ненависть к нему, чтобы что?

Чтобы вот так стоять и обмирать?

Чтобы даже дышать через раз, будто какая-то малолетка?

Но, блин, какие же у него красивые глаза. Серые, цвета ноябрьского неба. Я всегда поражалась, как он, при всей своей энергичности и неуемности, такой летний — и с такими осенними глазами. Такой острый контраст внешности и души.

Вот целовать Диму — все равно, что целовать солнце. И вкус у него действительно летний, и жар растекается от губ к кончикам пальцев на ногах. Можно ли ловить губами тепло? Можно. Я вот сейчас ловлю. И только одна мысль в голове.

Как же я без него замерзла…

И до мурашек сейчас, когда он просто меня целует. До мурашек, до восторженного трезвона по всем душевным колокольням.

Самое паршивое, что мне нужно остановиться. Ведь он-то не остановится, ему-то втемяшилось, я знаю. Но кто-то должен.

С одной стороны, что мне сейчас мешает просто наслаждаться этим? Ведь мне хочется, хочется снова называть его своим летом, снова прогреваться солнечным жаром его поцелуев.

Нету уже Кости, есть только саднящая пустота в груди, хоть я и знала, что с Костей у меня далеко не самые сказочные отношения. Но все. Нет его, мне можно не стыдиться, что от прикосновений бывшего мужа я так немыслимо дурею. Я знаю, если дам ему шанс, с ним мне будет хорошо. Как ни с кем. Потому что дура. Потому что до сих не смогла вырезать свою первую любовь из души. И вот он тут, вот оно, его место, и нам уже никто не мешает.

И все же неприятный червячок точит сердце в моей груди.

Надолго ли возвращается в мою жизнь это мое лето? Мне сейчас плохо, я себе поддаюсь из-за этой тоски, из-за пустоты, потому что сразу два близких человека меня предали.

И что будет, если я поддамся этому наваждению до конца, снова утону в нем, а потом… Что будет потом, если он со мной опять наиграется и снова захочет пойти поискать себе кого повеселее? Сколько целого и живого от меня останется?

Да, вырезать любовь к Диме я из сердца не смогла. Но и простить его не смогла тоже.

И все же, даже осознавая это, я тяну. Как можно дольше тяну, откладывая расставание с его губами. Захлебываюсь своим летом, пытаюсь напиться им впрок. Господи, да было бы только это возможно…

И даже попытавшись наглотаться им до горлышка, поцелуй я разрываю все равно с горечью. И Дима не настаивает на продолжении, но не отодвигается, сведя расстояние между нами к минимуму. И стоит, прикрыв глаза, тяжело дышит, как будто пробежал километров пять в спринтерском темпе. Касается дыханием моего лица.

— Тебе, наверное, нужно отвезти сценарий в студию, — тихо произношу я. И мне хочется зажмуриться, но приходится держать лицо. Я ведь знаю, что именно сейчас это может быть воспринято как удар под дых. Что греха таить — это я первая потянулась за этим поцелуем, дала Диме этот аванс.

— Ты хочешь, чтобы я уехал? — прямо спрашивает Дима, пытливо глядя мне в лицо. И это на самом деле жестокий вопрос.

— Слишком много произошло сегодня, — уклончиво качаю головой я, — и я не хочу сейчас принимать необдуманных решений.

Дипломатичный ответ. И неприятный. Но на прямой ответ я сейчас не способна.

Я ведь хочу, чтобы Дима сейчас остался.

Но точно знаю, что если он останется сейчас, сама я уже от него отказаться не смогу. Прирасту к нему снова и буду каждое утро просыпаться в страхе, что именно сегодня он бросит меня снова.

И что правильного в том, чтобы, только-только распрощавшись с женихом, тут же нырять в отношения с бывшим мужем?

Правильного — ничего. И лучше я скажу “Нет” сейчас.

Прочитать лицо Варламова сейчас очень сложно, и мне кажется, что он разочарован, но мгновением после его губы невесомо касаются моего лба.

— Хорошо, милая, — мягко замечает Дима, — я тебя торопить не буду.

Кажется… Кажется, слово “нет” мне следовало говорить как-то иначе… Потому что он меня понял совершенно не так, как надо.

Глава 25. Полина

Утром, перед тем, как ехать на пробы актёров, претендующих на роли первого плана, меня ждет сюрприз.

Я, еще не выползшая из теплого плена одеяла, получаю в вайбере голосовой месседж от абонента, которого собственноручно с любовью подписала одной только буковкой “Д” — с намеком и на имя, и на ругательство.

“Такси не вызывай”.

“В смысле? А как я в студию попаду? Телепортируюсь?” — с любопытством надиктовываю я. Не думала, что Варламов настолько верит в чудеса и магию.

“Весна моя, какая ты у меня недогадливая”, — прилетает мне тут же мессендж ехидным Варламовским голосом, и только сейчас я понимаю, что вообще-то слышу у него на фоне гул мотора. Холмс понял суть!