Связанные поневоле

— Пожалуй, нет, — ответил Матиас, взглянув на кружку в моей руке.

— Вы вчера сказали, что у вас есть что-то новое, — напомнила я.

— Да, точно. Я сумел установить личность первого ребенка.

— Это же хорошо, верно?

— На самом деле это не много дает следствию, но да, это хорошо. Его звали Туан Фонг. Мать мальчика была из Вьетнама и сюда приехала по гостевой визе к наемнику, от которого забеременела. Но к моменту рождения ребенка папаша запил и отказался и от нее, и от ребенка и буквально вышвырнул обоих на улицу. Женщина жила тут на нелегальном положении. Родив мальчика — нашу жертву, — очень быстро скатилась до занятий проституцией. Потом родила еще одного мальчишку. На одном из рейдов мать мальчиков задержала полиция нравов, а когда выяснился ее статус нахождения в стране — женщину выслали домой. Обоих детей, как рожденных уже здесь, определили в социальный приют. Но Туан часто сбегал оттуда, так как привык бродяжничать и быть предоставленным самому себе за годы жизни с матерью. После одного из таких побегов мальчик и пропал бесследно. К моменту исчезновения Туана второму мальчику, Квану, было пять лет. Ему, можно сказать, очень повезло, так как его быстро усыновили хорошие люди, которые дали ребенку достойную жизнь, образование — в общем, нормальную семью. Так как мать Туана найти не представляется возможным, а отец погиб в одной из африканских стран, нанявшись туда во время локального конфликта, то, собственно, именно Кван и является его единственным родственником. Я встречался с ним сегодня утром, и, знаете, он был очень опечален известием о смерти брата, но и все же рад, что, наконец, стала известна его судьба. Хоть он и был очень мал, когда Туан пропал, но помнил о брате все эти годы и его судьба продолжала волновать его.

— Вы рассказали ему… все подробности? — Я почувствовала себя неожиданно осипшей.

— Да. Потому что это в любом случае попадет в СМИ, и лучше пусть он узнает это от меня, чем версию, которую переврут неоднократно.

— Ну да, это, пожалуй, верно, Матиас.

— Кван хотел бы забрать останки брата, когда следственные действия с ними будут окончены, и достойно похоронить его. А еще он спрашивал, может ли он выразить вам лично благодарность.

— Я ничего не сделала, Матиас. Это рано или поздно сделал бы любой эксперт.

— Но сделали вы быстро и очень качественно. Кван, когда увидел ваш реконструированный портрет мальчика, не смог сдержать волнения и расплакался. Он сказал, что именно таким и запомнил старшего брата, когда видел его последний раз. Вы согласитесь увидеться с парнем, Юлали?

— Конечно. Разве я вправе отказаться? Я обязательно встречусь с ним и на церемонию погребения непременно приду. А что со второй жертвой?

— Пока ничего, но мой помощник работает, не поднимая головы.

— Кстати! — Я поднялась, взяла свою сумку и достала утреннее послание. — Вот. Не уверена, что это относится к нашему делу, может, конечно, проделки фанаток Северина, но в любом случае, наверное, стоит изучить. Конверт я, само собой, облапала, но с содержимым обращалась аккуратно.

— Опять угрозы? — нахмурился Терч и, как фокусник, достал из кармана пакет, в который обычно собирают вещественные улики. — Где нашли?

— В двери моего дома.

— Черт возьми, Юлали! Думаю, вам пора заканчивать с участием в этом деле. Иначе мне придется посадить патрульных в вашем квартале!

— Перестаньте, Матиас! Ничего они мне не сделают. Тем более мне осталось всего пару дней работы.

— Знаете, Юлали, сколько я выезжал на осмотр трупов тех, кто тоже был уверен, что ничего с ними в этой жизни не случится? — раздраженно сказал полицейский.

— Думаю, немало. Но это не мой случай, поверьте. Сто процентов дальше угроз не зайдет. Какой в этом смысл? Даже не сделай эту работу я, ее бы сделали ваши эксперты.

— Ну да, только не так оперативно, и на вас невозможно напрямую давить, — огрызнулся Терч.

— Все плохо, Матиас?

— Ну, не радужно. Сегодня ночью в том самом поместье, которое снимал наш маньяк, случился пожар. Почти полностью выгорел основной дом. И это учитывая, что он стоял опечатанный, там были отключены все коммуникации и ни о какой бытовой причине речь даже не может идти. Эх, мало того, что все это дело происходит корнями из прошлого, так все еще и продолжает приносить сюрпризы, и это явно не конец, — немного устало вздохнул Матиас.

Неожиданно от его слова о прошлом мысль, что скреблась эти дни на краю сознания, стала четкой, словно неоновая вывеска в ночи.

— Скажите, Матиас, а этому Велшу делали рентген?

— Зачем? При задержании он абсолютно не оказывал сопротивления. Так что никаких травм быть не может.

— Хм. А можно сделать это?

— В принципе можно. Не хотите мне сказать зачем, Юлали?

— Попробуйте подумать о том, что вы мне рассказали, еще раз, Матиас. Сколько лет было Велшу в то же время, когда умерли наши жертвы?

— Ну, по примерным подсчетам от 9 до 11.

— Вот именно. И вы говорите, что чувствуете, что он связан с этим делом, а я, как ни странно при моей профессии, доверяю внутреннему чутью людей, не спрашивайте почему. Так вот, что мы имеем? Возраст, соответствующий возрасту наших остальных жертв в те годы, одно и то же место совершения преступлений и тогда и сейчас, плюс совершенно неадекватная реакция на любые попытки узнать, не связан ли Велш с этими старыми захоронениями, и плюс ваше чутье. Что у нас получается?

— Вы же не хотите сказать… — нахмурился Терч.

— Вот именно, что хочу! Если наш маньяк не может быть убийцей, учитывая его возраст в то время, то он — одна из жертв. Чудом выживший в силу каких-то обстоятельств. Ну, или хотя бы свидетель, видевший все своими глазами.

— Постойте, Юлали. Это что-то невообразимое! Вы хотите сказать, что Велш, будучи еще ребенком, попал в руки маньяка и сумел уцелеть? Но при этом настолько повредился головой, что вырос и сам стал убивать, снял то же самое поместье не просто так, а потому что сам там подвергался издевательствам. Такое возможно?

— Матиас, я не психиатр и не специалист по подобным расстройствам. Но могу точно сказать, что большой процент детей, переживших насилие даже однократно, особенно сексуального характера, становятся агрессивными и склонными к действиям такого же рода, не говоря уже о постоянных депрессиях, расстройствах и тяге к саморазрушению. Большинству из них приходится посещать врачей всю жизнь, чтобы поддерживать психику в более-менее стабильном состоянии. Так что не вижу ничего удивительного в том, что мальчик, перенесший длительные издевательства и чудом выживший, возможно, не получивший помощи специалистов вовремя, превратился с возрастом в такое же чудовище, как то, что издевалось над ним самим.

— Это, типа, как в тех фильмах ужасов? Тебя цапнул оборотень в полнолуние, и ты сам превратишься в такого же монстра? Только в нашем варианте с оттяжкой в двадцать лет?

Меня неприятно покоробило сравнение, выбранное Терчем. Конечно, для самих Изменяющих облик все эти снятые людьми ужастики, где укушенные или оцарапанные ликанами люди непременно превращались в жрущих всех вокруг чудовищ, не более чем глупая комедия. Но все же не слишком приятно думать, что для окружающих ты — воплощение ночного кошмара. Сколько ни привыкаю я к этой мысли, находясь столько лет среди людей, а все равно это каждый раз меня задевает. Интересно, как быстро Матиас вытащил бы свой пистолет и постарался пристрелить меня, если бы вдруг узнал правду?

— Я не могу утверждать этого с точностью, пока мы не обследуем Велша. Конечно, прошло много лет, но, возможно, удастся найти следы старых травм с той же спецификой, что и на останках. Хотя с точностью утверждать этого нельзя. Короче, нужен рентген.

— Можно попытаться. Хотя для этого мне придется преодолеть некоторые бюрократические препоны. Велш ведь как-никак заключенный, а для того чтобы сделать рентген, мне нужно добиться разрешения на подобное обследование. А для этого предоставить нечто, как достаточный повод для этого. И это при условии, что сам Велш не станет упираться. А ведь может, если почует неладное. Иначе тогда предстоит бодаться с его адвокатом, а он у него редкостная заноза в заднице. Это может растянуться на недели и не привести ни к чему.