Сыновний бунт

И хотя в районе по-прежнему продолжали считать, чto «Гвардеец» — самое передовое хозяйство, а Иван Лукич — лучший председатель, сам же Иван Лукич иногда с тревогой думал о том, что ново-троицкая «Россия» вот-вот не только поравняется с «Гвардейцем», но и обойдет его, как на скачках одна лошадь, которая порезвее и которой управляет опытный жокей, обходит другую. Особенно частенько Иван Лукич думал об этом после разговора на аэродроме с Нечитайловым. «Илья Игнатенков — вот, оказывается, тот самый мотор, каковой приподымет потолок. — Мысль была назойлива, она не давала покоя. — Вот кого мне надобно побаиваться, а то, глядишь, обойдет, выскочит вперед… и скажет «Ну, Лукич, будь здоров».

Поэтому нежданный приезд гостя из «России» не только удивил, но и сильно обеспокоил. «Что там у него ко мне?»

Желая показать, как в «Гвардейце» умеют встречать гостя, Иван Лукич вышел навстречу Игнатенкову.

— А, Илюша! Привет, дорогой! Какими такими судьбами?

— Вот заскочил проведать, — ответил Игнатенков, пожимая Ивану Лукичу руку своей крепкой маленькой рукой. — Как поживаешь, Лукич?

— Хорошо живу, Илюша! Лучше всех! — Хвастаешь?

— Ничуточки!

Иван Лукич расправил гвардейские усы, всем своим веселым, бодрым видом показывая, как он рад видеть у себя Игнатенкова. Взял гостя под руку и провел в кабинет. Прошелся по ковру — пусть-де Игнатенков почувствует под ногами эту траву-отаву. Усадил затем в кресло, и вот тут опять, помимо желания, порадовала чужая молодость, и он подумал «Впереди у этого юноши вся жизнь, мотор еще совсем новенький, только-только начинает набирать высоту… Наверно, помоложе моего Ивана. В отцы я ему гожусь, и он это понимает и потому завсегда со мной такой почтительный да уважительный, получше иного сына…»

— Ну как, Лукич, поживает «Гвардеец»?

— В каком это понимании? — осторожно переспросил Иван Лукич. — Или в смысле планов, или интересуешься вообще?

— И вообще, и как у вас с планами?

— А как идет «Россия»? — лукаво взглянув на гостя, в свою очередь спросил Иван Лукич и тут же подумал «Выпытывает, хитрец, видно, на разведку заявился, не терпится тебе разузнать, кто из нас как скачет». — А ежели я, Илюша, про планы ничего не скажу?

— В секрете держите?

— Особой тайны нет, а вообще не люблю прежде времени хвастаться. — Кашлянул, подбодрил усы. — Потерпи малость, скоро Скуратов соберет нас на совещание по итогам, вот там все наши секреты и откроются. Ты что, за этим и пожаловал?

— Нет, не за этим, — сознался Игнатенков. — Приехал к вам, Лукич, с просьбой…

— Что там у тебя?

— Отдайте мне вашего сына Ивана!

— Вот уж чего не ждал, того не ждал! — От изумления Иван Лукич крякнул, а маленькие хитрые его глаза округлились и как бы говорили «Ты что, Илья, при своем уме?» Смотрел на гостя и не знал, что сказать и как себя вести. Может, надо рассмеяться или рассердиться? И что это за просьба «Отдайте мне вашего сына Ивана!» Тут что-то не то, тут таится какая-то закавыка, а вот какая она, понять Иван Лукич не мог. «Или ты, Илья, прикатил посмеяться надо мной, или же чёрт тебя знает, что у тебя на уме».

— Отдать сына Ивана? — со смешком спросил Иван Лукич. — Это как же такое уразуметь? Поясни, Илья!

— Так и понимайте, как я вам говорю… Да что тут непонятного? — Игнатенков развел руками, улыбнулся. — Иван Лукич, вы же знаете, что мы задумали малость подновить Ново-Троицкое. Село такое, что на него без сожаления и глядеть нельзя, жилье — беда! — Положил ребро ладони на острый кадык. — Вот как нам необходим генеральный план переделки Ново-Троицкого, и такой план, чтобы хватило на всю семилетку, да еще и с перспективой на будущее. И по этой-то причине нужен нам архитектор!

Иван Лукич мучительно думал «Этому Илюшке нужен архитектор, а мне, выаодит, не нужен? Так вот с какого боку ты начинаешь меня обходить, инженер!»

— Так, тай, знать, явилась нуждишка в архитекторе?

— И еще какая нужда, как говорится, крайняя! — Ласково, по-сыновьи, смотрел на хмурое, думающее, с вислыми усами лицо Ивана Лукича. — И вы, как отец, не беспокойтесь, Ивану у нас будет очень хорошо. Мы ему создадим необходимые условия. Целый дом отведем под мастерскую!

Тут Иван Лукич удивился еще больше. Почему необходимо дом отводить под мастерскую, да и вообще зачем Ивану эта мастерская? Что он, слесарь или токарь! «Илья — парень грамотный, он во всех этих тонкостях смышлен, — думал Иван Лукич. — Надо его хорошенько распытать да расспросить…» И Иван Лукич весело сказал

— Дом не пожалеешь?

— Не пожалею! Ивану без мастерской никак не обойтись.

— Это какая мастерская? Вроде б той, что трактора ремонтируют?

— Да вы что? Архитектурная мастерская! Или вы не знаете, Лукич?

— Знать-то я знаю, — задумчиво сказал Иван Лукич. — Но спросить обязан.

— У нас есть такой домик при школе, и в нем большая, светлая комната… Ивану она непременно понравится!

— Значит, отдать тебе Ивана? — покручивая ус, со смешком спросил Иван Лукич. — Ты что, усыновить его желаешь?

— Усыновить, конечно, мы бы рады, — шутливо, в тон Ивану Лукичу ответил Игнатенков. — Но нам хотя бы прописать его в Ново-Троицком. На время! — И тихо добавил — Слышал я, что вам архитектор все одно пока не требуется. Вот я и прошу…

— Кто тебе сказал, что нам он не требуется?

— Люди говорят.

— Брешут те люди! — Иван Лукич сердито поднялся и, давая понять, что у 'него нет времени вести эти пустые разговоры, подошел к окну. — А скажи, Илья, кто это тебя надоумил погнать в Журавли свою сороку и обратиться ко мне с такой просьбой?

— Сам надумал, да и Скуратов давно советовал…

— Степан Петрович? — удивился Иван Лукич. — А ты спросил бы у Скуратова разве на свете только один мой Иван — архитектор?

— Знаю, что не один, но мне требуется именно такой, как ваш Иван…

Иван Лукич промолчал. Смотрел в окно, видел желтое полотнище полей вдали и не знал, что сказать. Такой откровенный ответ поставил Ивана Лукича в тупик.

— Вот что я тебе напоследок буду молвить, сосед. — Не повернулся, а все смотрел на поля, будто любуясь степным простором. — Ежели тебе так сильно требуется архитектор, и не вообще, а именно мой Иван, то ты с ним и заводи эту балачку. Иван не дитё… Только могу заранее тебя огорчить от батька Иван не уйдет и Журавли на Ново-Троицкое не поменяет… Вот оно какая штука, Илья Васильевич!

Так и уехал Игнатенков ни с чем. Для очистки совести сказал Ивану Лукичу, что непременно повидает Ивана и поговорит с ним, но в успех этого разювора сам не верил. Из окна Иван Лукич видел, как Игнатенков, хмуря брови и что-то бормоча себе под нос, не спеша подошел к машине, открыл замки, сел за руль. Молодое, чисто выбритое лицо его было тоскливо. «Сразу и нахмурился и надулся, вояка!» — думал Иван Лукич, провожая взглядом быстро промелькнувшую по улице «сороку-белобоку». Затем прошелся по просторному кабинету, тяжко уселся за пустой стол, заглянул в зеркало-чернильницу, задумался «Так вот ты откуда прицеливаешься, мой соседушка… с тылу норовишь обойти… И все же это хорошо, что ты прилетел ко мне… Мастерская, оказывается, требуется для архитектора. Откуда же мне знать, что моему сыну нужна та мастерская. Сам Иван помалкивает, дуется на батька, не желает разговаривать… Спасибо тебе, Илья, за такую новость, спасибо… Люди балакают, что мне не тpeбуется архитектор? Кто сеет ту балачку? Кто ж ещё, как не шустовцы. И Скуратов тоже хорош! Совет подает, а кому? Игнатенкову!.. Сегодня побываю у Скуратова, пусть больше таких советов не дает. И с сыном побалакаю. Хватит нам играть в молчанку… Нужна мастерская — дам мастерскую!»

Сидел, горбился. Не стал нажимать ту скользкую кнопку, что пряталась под крышкой стола. Встал, потянулся, расправляя уставшее тело, открыл дверь и сказал

— Саша! Разыщи Ивана… Скажи, что батько кличет…

XXVII

Нет, не сиделось Ивану Лукичу за столом. То тихими шагами мерял кабинет, то стоял у окна, курил и тоскливо смотрел на поля, уже тронутые первыми красками осени. Поджидал Ивана, обдумывал предстоящий разговор с ним. Но вот дверь без стука отворилась, и сперва показался кусок черной поповской рясы, измятой и потрепанной ногами, а потом боязно, как-то бочком, как никто в Журавлях еще не входил в этот кабинет, протискался журавлинский священник по имени Симеон. Ему можно было дать лет двадцать пять, не больше… Был он худ, высок и строен. Молодые серые, не по летам задумчивые глаза. Тощее, постное его лицо кустила рыжая, веселая бородка, которая росла и не ведала, что такое ножницы или бритва.