Таганка: Личное дело одного театра

Его Гамлет сложен и прост, понятен и близок — он наш современник. ‹…›

Если бы я была критиком, искусствоведом, то написала бы серьезней и толковей, и Вам, может быть, было бы интересно, но я просто благодарный зритель.

Соколова. 10 декабря 1971 г.»^[758].

В центре — Питер Брук

Юрий Любимов среди зрителей

Но даже поклонники понимали, что нормальная жизнь такого театра невозможна без обратной связи со зрителем, и спектакли не только можно, но и нужно критиковать.

«АРТИСТАМ, ИСПОЛНИТЕЛЯМ СПЕКТАКЛЯ „ПОСЛУШАЙТЕ!“

Спасибо, друзья. Всех, кто принимал участие в рождении спектакля „Послушайте!“, прошу принять низкий поклон… от человека, далекого от театра, но любящего наше искусство и болеющего за него. Спасибо за бережное отношение к памяти поэта, за любовь к живому человеку и ненависть к травившей его „мертвечине“, за ломку прокрустова ложа, в которое пытаются втиснуть его творчество, за богатство стихов и мыслей, за то, что спектакль начинается с „Послушайте!“, а заканчивается „Подумайте!“.

Спасибо, друзья.

Это я должен был сказать. Остальное, вероятно, мог бы и не говорить, поскольку я не только не поклонник театра, но даже его противник и потому невежда в сфере цивилизованного лицедейства. Тем не менее, хочу сказать несколько слов о собственном впечатлении, полагая, что и Творец нуждается в обратной связи. Просто один из нескольких тысяч ответов на анкету несуществующего общественного мнения. Ответ, возможно, безграмотный, но честный.

Прежде всего, о сценарии. Материал, несомненно, слишком велик для изложения в принятых временных рамках. ‹…› Словам тесно, они стукаются друг о дружку, налезают одно на другое, не оставляя места для необходимой цезуры осмысления. ‹…› Кроме того, судя по реакции зрительного зала, зрители достаточно знакомы с творчеством Маяковского и можно было чуть более свободно располагать их памятью. ‹…›

Теперь о режиссуре. Она превосходна. Ее замечаешь, когда уже возвращаешься со спектакля. ‹…› Удручает только обилие перестановок с кубиками. Я понимаю, что скупость декораций продиктована как духом спектакля, так и стилем вашего театра. Но скупость средств должна усиливать их выразительность, а не комбинаторное многообразие. Чаплин в одном из фильмов проделывал с креслом-качалкой черт-те что, и это было оправдано. В качестве полярного примера можно привести спектакль богослужения в северных русских церквях.

Наконец, об актерах. ‹…› Полагаю, имеет смысл соблюдение определенной диеты, равно как и упражнения с камушками во рту. Игра стоит свеч.

В общем, работали неплохо. ‹…› Порой даже перебивали друг друга подобно школьникам, отлично выучившим урок. В отдельных сценах сердце начинало прыгать мячиком, отзываясь на эмоциональный ток со сцены. Мне понравился актер, читавший „Послушайте!“, и ведущая, стоящая справа. Должен извиниться за незнание фамилий. Я их непременно узнаю. Актрисе я очень благодарен за цветы, положенные к портрету, и за то, как они были положены. ‹…›

Вдруг все закурили. И в первых рядах стало невозможно дышать. Как курильщик с двадцатилетним стажем, я могу понять, но как зритель… По-моему, можно было обойтись без облаков. Есть и недопустимая небрежность: при смене сцен, прямо по ходу действия, актер, стоя рядом с рампой, в партере, бросает окурок на ковер и изящным движением учителя твиста гасит его. Мне так понравился ваш театр, его приятный интерьер, уютность зала, род и вид публики. Глядя на рваное и латаное покрытие сцены и на некоторые другие детали, нельзя сказать, что вас субсидирует Крёз. В этой связи небрежности определенного рода видеть не хотелось бы.

С великим к вам уважением. И простите, если что не так сказал» (Письмо от 21 мая 1972 года)^[759].

Театр на Таганке стал своим для самых разных зрителей. В их числе можно было увидеть и людей, занимавших высокие посты в советской государственной иерархии, и оппонентов режима.

А. Вознесенский вспоминал: «На премьере „Пушкина“ я оглянулся — рядышком тесно сидели А. Д. Сахаров, В. Максимов^[760], член Политбюро Полянский^[761], писатели, космонавты, подпольный миллионер, диссиденты, либеральный партаппарат, светские львицы, студенты»^[762].

Приславшая в театр письмо семья Котельниковых разделяла всех (или почти всех) театралов на «таганцев и прочих» Котельниковы причисляли себя к «таганцам» и объясняли почему.

«Москвичи весьма четко делятся по системам взглядов на „таганцев“ и прочих. ‹…›

Может быть, мы плохие театралы и потому пусть наше мнение не будет осуждением всех других коллективов, но только в вашем театре мы увидели этот дружный и близкий нам по духу коллектив. И именно поэтому мы можем и хотим ходить сюда так, как ходят к настоящим друзьям — без счета». (Котельниковы. Письмо от 4 июля 1967)^[763].

«…и прочие»

Однажды в фойе театра, рядом с красным и черным ящиками, появился еще и желтый, с надписью — «Для воздержавшихся». Произошло это вечером того дня, когда в утренней газете «Комсомольская правда» было опубликовано письмо зрителей под названием «Театр без актера».

«Уважаемый Юрий Петрович! В фойе Вашего театра висит плакат, призывающий зрителя сообщить свое мнение о спектакле „Десять дней, которые потрясли мир“. Плакат требует категорических „да“ или „нет“, как бы не допуская возможности более сложных промежуточных ответов. Но как быть, если хочется сказать: „и да и нет“? Третьего ящика Вы не повесили. Это-то и заставило нас опустить свой ответ в обычный, нейтральный почтовый ящик, одинаково безучастный как к хорошему, так и к плохому мнению о Вашем театре.

Ваш театр — явление — безусловно, не рядовое. Более того, он меняет традиционное представление о театре вообще. Весь этот каскад непрерывно следующих друг за другом ярких режиссерских открытий поражает, ослепляет, захватывает. Это даже не находки. Находка — что-то редкое, единичное, случайное. А Вы разбрасываете свои открытия щедрой рукой направо и налево, словно берете их из каких-то неисчерпаемых запасов. Это, скорее, метод. Скорее, способ смотреть на вещи. Это талант, возведенный в степень повседневной нормы.

…в сферу воздействия на зрителя Вы вовлекаете едва ли не все пространство зрительного зала… Вы начинаете „обрабатывать“ зрителя еще в фойе, даже в вестибюле.

Ну и, конечно, свет… ‹…› Нельзя… не восхищаться сценой митинга и финальной сценой, когда мелькание…, какие-то скачки световых пятен, выхватывающих из темноты то одну, то другую группу людей, воссоздают напряженность, …вызывают иллюзию грандиозного скопления народа…

Да что там свет! Даже его противоположность — темноту — вы используете как художественное средство. Весь спектакль, за исключением отдельных сцен, идет в полутьме… как бы в отсвете костров и пожарищ. ‹…›