Так говорил Заратустра

Благо, довольно легки они для этих седалищ — и эти боги, и Сверхчеловек!

О, как устал я от всего неосуществленного, что непременно желает стать событием! О, как я устал от поэтов!»

Пока говорил Заратустра, сердился на него ученик, но молчал. Замолчал и Заратустра; а взор его был обращен вовнутрь, и казалось, что глядел он куда-то вдаль. Наконец он вздохнул.

«Я — от нынешнего, и я — от минувшего, — сказал он, — но есть во мне нечто и от завтрашнего, и от послезавтрашнего, и от грядущего.

Я устал от поэтов, старых и новых: слишком поверхностны для меня все эти мелкие моря.

Недостаточно глубоко проникала их мысль: оттого и чувство их не достигало самых основ.

Немножко похоти, немножко скуки — таковы еще лучшие мысли их.

Для меня переливы мелодий их арф — призрачное мимолетное дуновение; что знали они до сих пор о страстном пылании звуков?

К тому же они недостаточно чистоплотны: они мутят воду, чтобы казалась она глубже.

Они любят выдавать себя за примирителей: но для меня они всегда останутся посредниками и подтасовщиками, половинчатыми и нечистоплотными!

Ах! часто забрасывал я сеть в море их в надежде на хороший улов; а вытаскивал всегда лишь голову какого-нибудь древнего божества.

Так, голодающему море дало камень. [10] Возможно, что они и сами вышли из моря.

Конечно, и среди них попадаются жемчужины: но это придает им еще больше сходства с твердыми раковинами. И часто вместо души находил я в них одну соленую слизь.

У моря они научились и тщеславию своему: разве море — не павлин из павлинов?

10

Ср.: Матф. 7, 9.

И перед безобразнейшим из буйволов распускает оно хвост, никогда не утомляясь игрой своего кружевного веера из серебра и шелка.

Тупо смотрит на него буйвол, чья душа схожа с песком, еще более схожа с чащобой, а более всего напоминает болото.

Что ему красота, и море, и убранство павлина! Такую притчу говорю я о поэтах.

Поистине, дух их — тоже павлин из павлинов и море тщеславия!

Зрителей нужно духу поэта: пусть это будут хотя бы буйволы!

Устал я от этого духа: и предвижу время, когда и сам он устанет от себя.

Я уже видел поэтов, которые преобразились и обратили взор свой на себя.

Я видел кающихся духом: из поэтов выросли они».

Так говорил Заратустра.

О великих событиях

Есть на море остров — неподалеку от блаженных островов Заратустры, — на нем постоянно дымится вулкан; народ, а особенно старые женщины, говорили про этот остров, что он — каменная глыба перед вратами преисподней; а внутри самого вулкана есть узкий проход вниз, ведущий к этим воротам.

И вот — в ту пору, когда Заратустра пребывал на блаженных островах, случилось так, что один корабль бросил якорь у острова, на котором высится дымящийся вулкан; и команда сошла с корабля на берег, чтобы поохотиться на кроликов. А когда ближе к полудню капитан и его люди снова собрались вместе, они вдруг увидели, что кто-то приближается к ним по воздуху, и какой-то голос явственно произнес: «Пора! Давно пора!» Когда же призрак этот приблизился к ним — а он быстро, подобно тени, летел по направлению к вулкану, — они, пораженные, узнали в нем Заратустру; ибо все, кроме капитана, видели его не раз и любили, как любит народ — соединяя любовь с робостью.

«Посмотрите-ка, — сказал старый рулевой, — Заратустра отправляется в ад!»

В то самое время, когда корабельщики пристали к острову, разнесся слух, что Заратустра исчез; и когда спрашивали друзей его, те отвечали, что он ночью пошел к кораблю, не сказав, куда хочет отправиться.

Так возникло некоторое смятение, а через три дня, когда узнали про случай с корабельщиками, оно усилилось; и весь народ стал рассказывать, что Заратустру унес дьявол. Правда, его ученики смеялись над этой болтовней; а один из них даже сказал: «Я скорее поверю тому, что Заратустра сам унес дьявола». Однако в глубине души все были озадачены и волновались: тем сильнее была их радость, когда на пятый день Заратустра появился среди них.

И вот рассказ Заратустры о его разговоре с Огненным Псом:

«Земля, — сказал он, — имеет оболочку; и оболочка эта поражена болезнями. К примеру, одна из этих болезней называется „человек“.

А другая болезнь называется „Огненный Пес“: и о нем люди много лгали и позволяли лгать друг другу.

Чтобы выведать тайну эту, перешел я море и увидел истину нагой! Поистине, нагой с головы до пят.

Теперь знаю я, что такое Огненный Пес и все эти демоны извержения и ниспровержения, которых боятся не одни только старухи.

„Выходи, Огненный Пес, из бездны своей! — вскричал я, — и признавайся, так ли глубока бездна эта? Откуда берется все то, что ты изрыгаешь на нас?

Обильно пьешь ты из моря: это видно по соли твоего красноречия. Поистине, для пса из бездны слишком много берешь ты пищи с поверхности!

Чревовещатель земли — вот кто ты для меня, и не более: всякий раз, слыша демонов извержения и ниспровержения, находил я их похожими на тебя — подсоленными, лживыми и плоскими.

Вы умеете рычать и засыпать пеплом! Вы — бесподобные хвастуны и в совершенстве овладели искусством так нагревать ил и слизь, чтобы они закипали.

Где вы, там поблизости всегда должен быть ил и множество губкообразных, пещеристых и створчато-защемленных: все это рвется на свободу.

„Свобода“, — с удовольствием рычите вы: но я разучился верить в великие события, коль скоро вокруг них так много воплей и дыма.

И поверь мне, ты, адов шум! Величайшие события — это не самые шумные, а самые тихие часы наши.

Не вокруг тех, кто измышляет новый шум, а вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир; неслышно вращается он.

И признай же, что стоит лишь только рассеяться дыму и прекратиться твоему грохоту, оказывается, что не произошло почти ничего. Велика важность, если какой-нибудь город сделался безжизненным, словно мумия, а какая-нибудь статуя лежит в грязи!

И вот что еще хочу сказать я всем ниспровергающим статуи: право же, это величайшая глупость — бросать соль в море, а статуи в грязь.

В грязи презрения вашего лежала статуя: но на том и зиждется закон ее, что из уничижения вновь восстанут жизнь и живая красота ее!