Танцы марионеток

– Могу и погромче.

По голосу парня Бабкин понял, что тот ухмыляется.

– Я тебе объяснила двадцать раз: нет у меня половины денег, понимаешь? Я их получу только после ее смерти.

– А с чего ты взяла, наследница, что бабулька деньги тебе оставит? Если вы так друг друга любите, что ты хочешь ее раньше времени на тот свет отправить? Или она уже в маразм впала?

– Не твоего ума дела, – огрызнулась Сахарова.

– Да ладно тебе, Юль, не кипятись! Сама подумай: я свою работу сделаю, а потом окажется, что никаких денег и нету. И что тогда? Тебя, что ли, в подъезде подстерегать?

Он рассмеялся, очень довольный своей шуткой.

«Да ты, друг, весельчак, – мысленно сказал за колонной Бабкин, начисто забыв про кофе при первой услышанной им фразе Сахаровой. – Где же тебя, такого веселого, нашла дочь Олега Борисовича? Не из Америки ведь привезла…»

– Она меня терпеть не может, хоть и делает вид, что помогает, – помолчав, отозвалась Юля уже спокойнее. – Благодетельница, мать ее! Но других родственников, кроме меня, у нее нет. Завещание я своими глазами видела, можешь мне поверить.

– И что – все тебе оставлено?

– Не все. Часть. С ней подруга живет, старая развалина, и Марта хочет ее обеспечить на случай, если раньше умрет.

– Предусмотрительно.

– Даже половина – это много, можешь мне поверить. Знаешь, сколько раз старуха замуж выходила? У нее дома в сейфе такие драгоценности хранятся, какие ты только в Алмазном фонде видел. Думаешь, на что она квартиру содержит, шубы покупает, по театрам ходит? Коллекцию свою распродает понемногу. На одно кольцо с топазами, которое она каждое утро надевает, можно полгода безбедно жить где-нибудь в Швейцарии.

– Так, может, проще цацки взять, а? Ты мне дверь откроешь, а код от сейфа старуха от страха сама скажет. Чего ты кривишься-то? Такие дряхлые вешалки больше молодых за жизнь цепляются! А выход на нужных человечков, которые помогут камешки продать, у меня найдется…

– Леша, ты бы не умничал, а? Допустим, возьмем мы драгоценности – и что дальше? Твои «нужные человечки» сдадут тебя с потрохами, когда увидят, что именно ты им принес! А милиция, думаешь, ничего не заподозрит, когда выяснится, кто тебя в квартиру пустил? Нет, нужно действовать проще и вернее.

Звякнула ложечка, упавшая на пол, и следом за недовольным сопением Бабкин услышал:

– Ты, Леша, решай, помогаешь мне или нет. Твоя работа простая, и никто тебя не заподозрит, а я себе алиби обеспечу. Гонорар получишь через полгода. А если хочешь сразу заработать, то иди ларьки грабить – вот тебе и быстрые деньги.

Сейчас она говорила решительно и напористо. «Хорошее словечко „гонорар“, – подумал Бабкин. – На гонорар-то она его и купит». Сергею очень хотелось посмотреть на парня – не потому, что ему было интересно, что в эту минуту отражается на его лице, а потому, что Бабкин не сомневался в ответе. «Как бы мне тебя запомнить…»

– Уговорила, – раздался наконец мужской голос. – Когда поработать-то надо?

– Сначала я все подготовлю. Нужно точно знать, когда она уйдет из дома и когда вернется. Только не вздумай мне звонить, ясно? Я тебя сама найду. Счастливо!

Послышался резкий звук отодвигаемого стула, затем – удаляющиеся шаги. Сахарова ушла. Спустя всего минуту, вздохнув и негромко буркнув что-то себе под нос – что именно, Бабкин не расслышал, – поднялся и ее знакомый. Вскочив, Бабкин пустился быстрым шагом, обогнал его и обернулся, махнув несуществующему знакомому за столиком. Мельком он скользнул взглядом по бледному прыщавому лицу, «фотографируя» его, и отвернулся с равнодушным видом. Все, что ему требовалось, Сергей увидел.

Осталось понять, что же ему делать со свалившейся на него информацией.

– Почему так долго? – недовольно спросила старуха, когда Юлька выложила на стол свежие булочки к обеду. – Уснула по дороге?

– Ждала, пока машину разгрузят, – объяснила девушка. – Зато теплые, Марта Рудольфовна!

– Уберись в гостиной и в кухне и приведи себя в порядок. Нынче вечером сопровождаешь меня в оперетту.

Юлька открыла было рот, чтобы задать вопрос, но спохватилась и промолчала. В оперетту так в оперетту. «Куда скажете, туда и пойду, Марта Рудольфовна».

Глава 7

Возвращаясь домой, Лена размышляла о своей героине. В старухе было что-то ужасно для нее притягательное. «Звериное жизнелюбие, наверное… и такая подчеркнутая забота о себе, нетипичная для советских женщин, – в ее-то возрасте! Она до сих пор садится так, чтобы свет на нее выгодно падал, и со вкусом подбирает украшения, хотя на другой женщине такое количество колец и браслетов смотрелось бы неуместно… И притом вовсе не пыталась произвести на меня впечатление».

Лена всегда проводила несколько встреч со своими персонажами. Биография сама по себе ничего не значит: Елена неоднократно убеждалась, что обладатель самого удивительного «послужного списка» может оказаться скучноватым, замкнутым человеком, интересным лишь в качестве передатчика информации о той реальности, с которой редко сталкивается большинство людей. Для нее было важным другое: как человек разговаривает, как шутит… Как он ест, в конце концов! Марта Конецкая ела быстро, хоть и аккуратно, – как человек, который очень голоден, но старается скрыть это от собеседника. Легко было представить ее управляющейся с палочками в японском ресторане, но еще проще – объедающей куски сочащегося кровью мяса с шампура. В том, что Конецкая – типичный «мясоед», Лена была уверена.

«Нужно будет обязательно спросить ее об этом при следующей встрече», – сказала она себе и остановилась, будто споткнулась. Навстречу ей со скамейки, стоявшей во дворе возле детской площадки, поднялся Вася Ковригин.

Полный, широкоплечий, с вечными своими уродливыми четками, обмотанными вокруг запястья, он улыбался немного растерянно, будто не ожидал, что она появится возле собственного дома. Уголки глаз опущены, как у собак породы бассет-хаунд: когда-то Лена подшучивала над ним, оттягивая ему веки и теребя за ухом, пока он не начинал рычать. Свободная рубашка навыпуск и широкие штаны – Ольга Сергеевна говорила о нем «расхристанный», и это была правда: Вася обыкновенно выглядел так, словно выбежал из дома пять минут назад и застегивался на ходу.

При этом он был очень обаятелен, добродушен и открыт. Человек, замыкавшийся перед любой фотосъемкой, у Ковригина чувствовал себя естественно и свободно. Пару раз Васе удавалось пройти через оцепление, отсеивавшее любопытных, и сделать серию репортажных снимков с места событий, куда других фотографов не пропустили.

– Привет, Лен, – сказал он, вперевалочку подходя ближе. – Как дела?

– Что ты здесь делаешь?

– Тебя жду. – Он пожал плечами и снова улыбнулся по-детски.

Не желая поддаваться ни на его обманчиво легкий тон, ни на улыбку, она качнула головой, словно говоря: «не пытайся, ничего у тебя не получится».

– Ленка, можем мы с тобой поговорить по-человечески, – спросил он. – Бог с ним, с «поговорить»… Но вот на один вопрос ответь мне честно, а?

– Задавай. – Все-таки ее голос прозвучал не так сухо, как ей хотелось бы. Она приготовилась к одному из тех ужасных вопросов «об отношениях», какие задают друг другу лишь люди, у которых больше не может быть никаких отношений, но он спросил совсем другое:

– Почему ты перестала писать, Лен?

К этому она оказалась не готова и сама почувствовала, что бледнеет. Ей всегда с трудом давалось вранье, а лгать Васе было и вовсе невозможно – он начинал смотреть укоризненно, как пес, которого ни за что ни про что обидел любимый хозяин, качал головой, словно ему становилось неловко за врушку, и разве что сам не краснел. Даже понимая, что все это не более чем игра, Лена не могла сказать ему неправду.