Тайна дома №12 на улице Флоретт
Шрифт:
— А ну, стоять! — ревел Пайпс.
— Назад! Все назад! — вторили констебли.
Люди продолжали напирать, и в воздух поднялись дубинки. Один за другим горожане начали падать на землю.
— Бейте их парни! — крикнул Пайпс. — Прямо по головам! Это работает!
Это действительно работало. Оглушенные люди, как подкошенные, падали в грязь пустыря. О том, чтобы не жалеть женщин, стариков и детей, констеблям не было нужды напоминать: те и в обычной обстановке не выделяли их среди прочих.
Представители закона вгрызлись в толпу, раздавая удары
Но всех напирающих со стороны Флоретт остановить они не могли.
— Это «ГПА»! — вопил старик Лоусон. — Это «ГПА»!
— Заткнись, Лоусон! — прикрикнул сержант, отмахиваясь и отфыркиваясь от лезущих в лицо искорок пыльцы.
— Нам нужно вызвать подмогу, сэр! Позвать констеблей из Сонн, с Набережных и из Гари! А еще поставить в известность Старый центр!
— Никого мы не будем звать! Может, еще к медноголовым Кнуггера посоветуешь обратиться? Мы здесь полиция! Мы здесь закон! Эта тварь… — он запыхтел, пытаясь подобрать слова: — нарушает общественный порядок!
— Мы не справимся! — продолжал настаивать старик. — Нужно вызвать из Дома-с-синей-крышей «Громилу»! Боевой мех сейчас бы пригодился!
— Что? Эту рухлядь, которая пылится в подвале?
— Вы не понимаете, сэр! Это «ГПА»!
Сержант Кручинс больше не слушал старика.
— Домби, Уикли, и остальные! Слушай мою команду! Огонь на подавление!
Констебли недоуменно уставились на сержанта — никто не знал, что это значит.
— Проклятье! Да стреляйте же! Стреляйте в тварь!
Это уже поняли все, и пустырь затянулся пороховым дымом.
Не попасть в такую-то громадину казалось в принципе невозможно, но большинство служителей закона справились с этим на отлично. И все же часть пуль достигла цели — они вонзались в стебель и в лозы, прошивали листья.
Мухоловка широко раскрыла пасть — из нее на землю выпали ошметки недопережеванной женщины. Тварь испытала боль — это заметили все. Она развернула бутон к констеблям и поползла к ним, перебирая корнями, — «мухи» сопротивлялись, «мухи» жалили ее…
И тут сержант понял, что старик был прав: они не справятся сами.
— Пайпс! — закричал Кручинс. — Бросайте этих идиотов! Стреляйте! Стреляйте в тварь! Пайпс? Что ты делаешь?!
Сержант, вытаращив глаза, глядел, как констебль Пайпс, опустив дубинку, развернулся и пошагал к мухоловке. Некоторые из его констеблей сделали то же самое. Они не слышали Кручинса — злостно игнорировали его и явно напрашивались на выговор. Присоединившись к горожанам, полицейские также впали в это жуткое подобие лунатизма.
— Лоусон! — Сержант повернулся к старику, но и тот опустил оружие.
Грохот выстрелов стих.
Кручинс в отчаянии огляделся кругом — уже все его подчиненные впали в транс. Сержант остался один.
— Да что здесь творится, будь я проклят?!
Он развернулся, намереваясь забраться в фургон, и уже поставил было ногу на подножку, как вдруг… он просто забыл, что хотел сделать.
Рука разжалась, и револьвер
выпал из нее.Сержант Кручинс обернулся.
— Сладость… там… сладкое… я должен попробовать…
***
Мальчик глядит на крошечное растение в горшке, стоящее на окне, и оно тянет к нему бутон…«Страх — это просто порождение больного разума…» — шепчет почти забытый голос, от которого кровь стынет в жилах.
«Чего ты боишься? Боли?»
«Нет…»
«Если не боли, то чего? Смерти?»
Ту-тум… грохотало в ушах — это стучало сердце, оно металось внутри, словно искало путь наружу.
Лозы жгутами охватили тело, сдавливая грудь, обволакивая шею.
Изо рта вырвался исступленный крик, но из-за противоудушливой маски он прозвучал, как стон.
Пальцы судорожно хватали грязь, обрывая сорняки.
«Я не могу умереть… еще рано… Я должен знать, что они увидели…»
Все произошло так быстро… этот проклятый человек на странной летательной штуковине отвлек его, и тварь воспользовалась этим.
Он не успел среагировать, упустил момент, и ком переплетающихся лоз и багровых листьев набросился на него, сбил с ног, подмял под себя.
Тварь схватила пастью пробковый шлем, сдавливая его, и только благодаря ему сэр Пемброуз все еще был жив.
Он почти ничего не видел — защитные очки были разбиты, у самых глаз клубились и перемешивались бурые отростки твари. Мухоловка навалилась на него всей своей массой, намереваясь раздавить, переломать его тело. Клыки сжались, и шлем треснул, как яичная скорлупа.
Сэр Пемброуз вывернул руку и сорвал с подбородка кожаную тесемку. Шлем в пасти твари превратился в ломаную труху — голова выскользнула из него в самый последний момент.
Охотник потянулся за лежавшим на земле мачете, но не успел его схватить. Мухоловка выплюнула обломки шлема и вцепилась в сэра Пемброуза. Разорвав мундир, клыки вонзились в плечо, один вошел под ключицу.
Охотник заревел.
Боль пронзила все тело: сквозь него будто протянули проволоку. А потом протянули снова. И еще…
Сэр Пемброуз так сильно распахнул веки, что глаза, казалось, изошли трещинами. Воздух почти не проникал в легкие… Охотник захрипел, задыхаясь.
Тварь принялась сжимать пасть, слизь, вытекающая из нее, начала жечь и плавить кожу.
Сэр Пемброуз задергался, и клыки вошли еще глубже в его тело. Охотник почти не мог пошевелиться — на его ногах лежали тяжелые корни твари. Перед глазами дрожала и плыла рваная туманная пелена. Ни одной мысли в голове не осталось, кроме: «Твоего деда сожрала мухоловка и тебя сожрет мухоловка… Это закономерный конец…»
— Не-е-ет!
В полубессознательном состоянии сэр Пемброуз нашарил на поясе нож. Пальцы сжали рукоятку и выхватили оружие из чехла.
Охотник ударил, не глядя. Нож с чвякающим звуком вошел во что-то мягкое. Сэр Пемброуз вырвал нож и ударил снова — на этот раз тот вошел еще глубже. Прямо в нёбо твари.