Тайна кода да Винчи

— Аллах?! Я не ослышался?

— Это сорок вторая сутра Корана, — ответил Дик. — Мухаммед не считал себя основателем новой религии. Он был уверен, что продолжает дело Ноя, Авраама, Моисея и Иисуса. Дело единобожия!

У меня похолодело внутри. Я как-то очень образно представил себе один и другой мир. Тот, что был прежде, до Христа, когда у каждого человека, рода, племени был свой, личный бог. Этот личный бог был частью жизни людей — они обращались к нему с просьбами или за советом, они оберегали его, дарили ему подарки. Во всем этом было что-то очень человеческое, трогательное. Можно представить, что эти древние люди воевали за своего бога, но не для того, чтобы заставить кого-то поверить в своего идола, а скорее напротив — чтобы защитить своего бога от чужаков, спасти его. И в этом большое отличие. Это не экспансия веры, это забота о ней…

— Понимаешь, из тезиса, что «Бог един», — говорил Дик, — можно сделать два прямо противоположных вывода. Первый: «Если Бог един, то не важно, какого человек выбрал себе бога. Все равно все поклоняются одному и тому же». Но если кто-то считает, что он обладает Божьим Откровением, в котором подробно рассказано — что правильно, а что неправильно, что делать можно, а чего нельзя, как думать можно, а как думать запрещается, — то в действие вступает второй вывод: «Если Бог един, то вы все должны поклоняться одному, "правильному" Богу!»…

— Слушай Дик, но получается… — я испугался собственной мысли! — Получается, что владеть этим Откровением — значит обладать исключительной властью. Так?

— Именно! — Дик тут же подтвердил мою догадку. — Дальше только вопрос доказательств. Чтобы верить, человеку надо пощупать…

— Так вот почему они ищут потомков Христа! — понял я. — А я-то думаю, зачем они нужны? А оказывается, вот в чем дело! Тот, кто их найдет и докажет подлинность их происхождения, будет утверждать, что владеет монополией на истину!

— Только это будет истина иудаизма, а не христианская, — уточнил Дик. — Для христианина немыслимо, чтобы у Христа были дети. Он же — Бог! Все христианство построено на Его трансцендентальности. И вот поэтому-то Рабин настаивает на том, что христианство — это язычество.

— Почему? — два этих факта не состыковались у меня в голове. — Я что-то не понимаю, объясни.

— Если он это докажет, — пожал плечами Дик, — то получится, что простые христиане — католики, протестанты, православные — все время верили в Иегову. А христианская церковь их только обманывала и тащила в язычество, подсовывая «священные реликвии» и утверждая их прямую связь с трансцендентным, потусторонним миром! Ты представляешь, какой подлог?! Это так можно в один день полмира перекрестить…

— Но как?… — удивился я. — Такое количество людей!

Дик улыбнулся — печально, не изменив серьезного выражения лица.

— Люди хотят верить, — сказал он. — Их не нужно просить или заставлять. Они хотят… В этом все дело. А тот, кто хочет, считай, уже верит. Дальше лишь вопрос выбора религиозного авторитета, оформления веры. Тендер на имя Бога выигрывает тот, у кого прочнее доказательная база. Впрочем, и это не главное. Раньше главным аргументом была сила, а теперь… Теперь информационный ресурс — радио, телевидение, газеты, журналы.

— Это странно, ведь все-таки вера… — усомнился я.

— А что меняется? Мы удивляемся, как император Константин смог обернуть дело таким образом, что еврейский монотеизм превратился в «христианский». Но что в этом странного? В древней Руси крещение языческого народа прошло всего за несколько дней. Причем по тем же политическим причинам, что и в Римской империи. Людей загоняли в воду и объявляли им, что теперь они «христиане». Идолы летели в огонь, а их место на прежних алтарях занимали новые — теперь уже христианские — иконы. А по сути ведь ничего не менялось, только обертка. Был Перун, а стал Господь Бог. Какая разница? Люди хотят верить и не хотят быть убитыми. То же самое и в Риме — храмы Юпитера стали храмами Иисуса Христа, Венеры — Пресвятой Девы Марии, Гефеста — Георгия Победоносца, бога-врача Асклепия — на святого врачевателя Пантелеймона, и так далее. Ничего не изменилось. Людям надо было куда-то ходить со своим желанием верить и со своими страхами. И они ходили теми же дорогами…

— Но для чего Рабину это может быть нужно? — оторопел я.

— А ты представь — христиан перекрестят, мусульман таким же примерно образом обработают… — сказал Дик и посмотрел на меня так, словно ответ мне уже известен.

— Что ж это получится?! — у меня аж дыхание перехватило. — Единая империя?!!

— Единая империя единого Бога, — уточнил Дик. — Это-то и хотел сделать император Константин, когда вводил в Римской империи христианство, но у него не получилось. Теперь, но только с другими героями — Иеговой и родом Давида, — это пытается сделать Рабин. Точнее — те, кто его нанял. А чтобы оградить себя от всяческих подозрений, Рабин обвиняет Константина, хотя следует его плану.

— Но, Дик, это же ужасно… — прошептал я.

— Нет, — так же тихо ответил Дик и показал на лежащую у него на коленях открытую книжку латинских изречений.

* * *

— Легенда об Ивиковых журавлях? — я удивленно уставился на Дика. — Что это значит?

— Ивик — странствующий древнегреческий поэт, — начал рассказывать Дик. — Он жил в VI веке до нашей эры и писал стихи о любви. Можно сказать, что он был античным прообразом средневековых менестрелей. А легенда об Ивиковых журавлях — это история его трагической смерти. Ивик шел в Коринф, он собирался участвовать в театральных — Истмийских — играх. Но по дороге на поэта напали разбойники. Вокруг не было ни души. В последний миг Ивик призвал в свидетели своей смерти пролетавших мимо журавлей. Эти же журавли появились через несколько дней в небе Коринфа, во время праздника. Один из зрителей поднял голову и сказал своему товарищу: «Смотри! Вот они, мстители за Ивика!» Эти слова услышали люди, находившиеся в амфитеатре. Так разбойники выдали себя и были уличены в преступлении. С тех пор, когда говорят о Ивиковых журавлях, подразумевают зло, открывающееся благодаря Божественному вмешательству. Даже если ни один человек не был свидетелем преступления, немые журавли, летящие над городом, расскажут людям правду. Не в результате заговора или подлога, нет. Просто в силу какого-то непостижимого высшего закона…

— Ты хочешь сказать, что тайна Рабина раскроется?

— Я не знаю, — ответил Дик. — Но эта книга никогда меня не подводила. И когда я совсем запутался, она напомнила мне об Ивиковых журавлях.

— Ну и что? — я непонимающе развел руками. — Что это значит?!

— Это значит, что помощь придет оттуда, откуда мы ее не ждем. Вот что это значит. Значит — не нужно загадывать. Нужно действовать…

Я подозвал стюардессу и попросил, чтобы она принесла мне коньяк.

— Знаешь, если бы не эта книжка, то я бы, скорее всего, не встретился с Рабином, — нехотя признался я и ощутил вдруг горечь, похожую на ностальгию, — этого всего можно было и избежать.

— А что тогда выпало?

— Цезарь перед Рубиконом.

— Понятно, — улыбнулся Дик.

— Что тебе понятно?! — я даже разозлился, глядя на его открытое, ясное и спокойное лицо. — Что тебе понятно, Дик?!

— Понятно, что тогда у тебя еще был обратный путь. На-ка, открой, — и он протянул мне книгу.

— Дик, ну зачем?! — чуть не взмолился я, мне вдруг стало страшно.

— Открывай! — призыв Дика прозвучал ободряюще.

Я взял книгу и перелистнул ее…

 Caesar citra Rubiconem

У меня затряслись руки.

— Не может быть, — прошептал я.

Как возможно, чтобы эта книжица — просто несколько листов желтой бумаги, зашитых в кожаный переплет — так с тобой разговаривала?

— Цезарь по ту сторону Рубикона, — перевел Дик. — Ну что? Ты ей все еще не веришь?

— Пути назад нет?

— Нет, — ответил Дик.

За окном темно. Мы летим в Милан. Но невидимый Рубикон уже перейден.