Тайна персидского обоза

— Ладно, Никанорыч, не тяни кота за хвост! Давай выкладывай поскорей! — не утерпел коллежский секретарь.

— Suum cuiisque rei tempus est — «всему свое время», молодой человек! — Пуская кольца синевато-серого папиросного дыма, двоюродный дядюшка наслаждался вниманием к собственной персоне. — Значит, так, ежели каждый из нас даст письменное нотариальное обещание, что, получив любую часть наследства от Загорской Елизаветы Родионовны, он обязуется разделить его поровну между собой и двумя остальными родственниками, коими являются либо Шахманский Аркадий Викторович, либо Глафира Виссарионовна Загорская, либо я — Аполлинарий Никанорович Варенцов. И этими бумагами мы обменяемся друг с другом! Все честь по чести!

— Эк, куда хватил! Поровну захотел! Да тебе, кроме этой захудалой маслобойни, ничего и не светит! А мне она два дома обещала! — погрозила пальцем Глафира.

— И один из них казенный! — вставил колкую реплику двоюродный брат.

— Ты, Аркашка, язык бы попридержал! А то ведь я всем расскажу, как ты бабку отравить грозился! Что, забыл? Меньше надо было водки жрать!

— Вот, Никанорыч, посмотри на нее — чистая ведьма! А еще в гимназии преподает! Да чему ты научить-то можешь, коли сама живешь во грехе! Невенчанная! Срам!

Перебранку прервал стук в дверь. На пороге появилась камеристка [16] , а за ней адвокат.

— Позвольте, господа, осмотреть размеры и расположение сего помещения.

— Не вижу никаких препятствий, уважаемый Клим Пантелеевич! Прошу покорнейше почтить вниманием, — затараторил отставной коллежский асессор.

Ардашев обошел комнату, делая карандашные пометки в записной книжке. За открытым окном была видна ветка старого дуба. У бесполезной летом голландской печи присяжный поверенный споткнулся о пару хромовых сапог на каучуковой подошве. Пытаясь поставить обувь на место, он наклонился и заметил под прикроватной тумбочкой черепаховый гребень с легкой золотой каймой. Извинившись за беспокойство, Клим Пантелеевич вышел в коридор.

16

Камеристка (уст.) — служанка при госпоже в большом дворянском доме (прим. авт.)

— Не нравится мне этот адвокатишка, — задумчиво проронил Варенцов, — ходит, вынюхивает что-то… Будто пакость какую готовит.

— Твоя правда, — согласилась Глафира.

— Пожалуй, надо бы за ним присмотреть. А то, не ровен час, надоумит старуху передать наследство какому-нибудь попечительскому совету, и будем тогда по три рубля в месяц на брата получать, — Шахманский подскочил со стула и, сунув руки в карманы, нервно заходил по комнате.

— Тут надобно все хорошенько обдумать, — Аполлинарий Никанорович плотно затворил дверь…

Тем временем Нюра уже стучала в соседнюю дверь, где проживал Назар Филиппович Корзинкин. Перед Ардашевым предстал долговязый мужчина с заплешинами, в толстых роговых очках с одной треснутой линзой. Длинный, слегка крючковатый нос и редкая козлиная бородка делали его сильно похожим на дьячка захудалой сельской церкви. Про него рассказывали, что лет пять назад он получил в ведомстве графа Бобринского «открытый лист» на ведение археологических изысканий. Целый год Корзинкин копал скифское золото, но так ничего не нашел и разорился. После этой неудачи он пристроился в местном музее, отчего приобрел привычку именовать себя «краеведом земли русской». За деньги Назар Филиппович составлял безродным купцам родословные таблицы, доказывая, что их предки происходили если не от самого Рюрика, то, по крайней мере, от равнопрестольного князя Владимира или святого Михаила Черниговского.

— А для чего это вам, господин адвокат, понадобилось осматривать мою комнату? — глядя поверх треснутых очков, поинтересовался кладоискатель.

— Для составления духовной.

— Ну да, ну да… Но ведь завещание нотариус удостоверяет, а не адвокат…

— Вы, несомненно, правы. Я лишь помогаю составить текст.

— Ну да, ну да… А комнаты при чем?

— Они, как и другое имущество, могут быть поделены между наследниками.

— Ну-да, ну-да… А вы, случаем, в полиции раньше не работали?

— Нет, не приходилось.

— Ну да, ну да… А в жандармерии?

— Нет.

— Ну да, ну да… — бубнил бывший археолог, подозрительно рассматривая присяжного поверенного поверх очков.

Жилище музейщика напоминало кладовую, набитую старыми книгами, газетами, осколками древней глиняной и бронзовой утвари, каменными наконечниками стрел, затвердевшими за миллионы лет моллюсками и даже двумя черепами, мирно покоившимися на одежном шкафу.

— Позвольте узнать, это настоящие? — не скрыл удивления присяжный поверенный.

— Конечно, — гордо ответил Корзинкин. — Предположительно, это останки двух сарматских воинов.

— А разве им место не на кладбище?

— Это материал для научного исследования, сударь, — официальным тоном выговорил Назар Филиппович.

Не найдя ничего, что заслуживало бы внимания, Клим Пантелеевич покинул желчного и раздражительного постояльца и прошел к комнате художника Модеста Бенедиктовича Раздольского. Хозяина дома не оказалось, и горничная отворила дверь своим ключом.

По стенам были развешаны картины, в основном — пестрые натюрморты с изображением цветов, выполненные акварелью, и пейзажи, написанные маслом; на стульях лежали подрамники и свернутые в трубочку холсты. Но одна работа явно выбивалась из общего жизнерадостного настроения и притягивала к себе, как глаза гипнотизера. На небольшом, аршинного размера полотне была изображена часть комнат с открытым в осенний сад окном. Вдали, почти у самого горизонта, висело затянутое оранжево-бордовыми тучами зарево, бросающее на землю тень в виде изломанного креста, а в правом углу виднелось большое зеркало в резной окладистой раме. В нем едва отражалось будто сотканное из тени изображение старухи в черном платке. Картина называлась «Следь».

— Духи усопших, не нашедших покоя, изо всех сил стараются зацепиться своими костлявыми руками за мир живых, — проговорил чей-то голос. Ардашев обернулся. Перед ним стоял невысокий человек с настолько густой растительностью на лице, что виднелись только белые пятна лба, носа и тонкие черточки губ. Со стороны могло показаться, что незнакомец провел несколько лет на необитаемом острове и потому не имел возможности посетить цирюльника. — Разрешите отрекомендоваться: Модест Раздольский — автор, — представился мужчина в белой подпоясанной ремешком рубахе и серых просторных брюках.

— Ардашев Клим Пантелеевич, присяжный поверенный окружного суда. Вы уж простите, Модест… э…

— Бенедиктович.

— …Модест Бенедиктович, что без вашего присутствия нахожусь здесь, но это исключительно по воле…

— Не стоит извиняться, Клим Пантелеевич, Нюра еще вчера меня предупредила. Но я задержался.

— Скажите, сколько стоит эта картина?

— Вы собираетесь ее приобрести или так, ради праздного любопытства интересуетесь?

— Хочу купить.

— Я думаю, рубликов-с… ну, скажем, двадцать пять. Да и то только для вас…

— Извольте получить тридцать, — адвокат выудил из портмоне несколько бумажек и протянул живописцу, — и, пожалуйста, подберите раму поинтересней. И если вас не затруднит, отправьте ее ко мне — Николаевский, дом тридцать восемь.

— Не сомневайтесь, сегодня же будет у вас.

— Благодарю.

— Был рад знакомству. Надеюсь, не последний раз видимся, — любезничал художник.

Следующая дверь открылась сама, и перед присяжным поверенным возникла худощавая фигура человека лет тридцати пяти, с темной кудрявой шевелюрой, небольшими усами, бородкой и прямым, слегка приплюснутым носом. Судя по красным, почти кроличьим глазам и бледной одутловатости лица, его обладатель был не чужд излишеств и пороков. Полосатые брюки, синяя сорочка с воротничком а-ля Гладстон, завязанный на шее цветастый галстух [17] и светлые штиблеты, — все выдавало в нем завзятого модника.

17

Галстух (уст.) — шейный платок (прим. авт.).