Тайна персидского обоза

— Вы меня очень обяжете, если позволите взглянуть на него.

— Пожалуйста, — репортер достал из шкафа длинный, с изогнутой ручкой черный мужской зонт и передал его адвокату.

Клим Пантелеевич покрутил полезную вещицу в руках и вернул хозяину.

— А скажите, Георгий Поликарпович, вы художника у пруда не заметили?

— Вы имеете в виду Модеста Бенедиктовича?

Ардашев утвердительно кивнул.

— Видел, конечно. Правда, я не стал его окликать и мешать работе. А то ведь муза — барышня капризная.

— Не знаете, он у себя?

— Вряд ли… В такую погоду он, весьма вероятно, на пленэре…

— А где?

— Скорее всего, там же, в Алафузовском саду.

— Благодарю вас.

— Разрешите вопрос?

— Пожалуйста.

— А вы в самом деле верите, что Аркадий Викторович убийца? Человек, разумеется, он далеко не святой, но на такое злодейство, по-моему, не способен.

— Вот вы уже сами и ответили… А позвольте узнать, что говорит по этому поводу Глафира Виссарионовна?

— Да что вы, женщин не знаете? Вот и Глафира зла на язык…

— Вы мне очень помогли, Георгий Поликарпович.

— Всегда рад.

— Однако мне пора, — присяжный поверенный направился к двери.

Выйдя в коридор, он постучал в комнату Раздольского, но никто не ответил. Ардашев спустился к выходу.

Как раз напротив Присутственных мест на облучке дремал извозчик. Адвокат сел в коляску.

— Куда прикажете? — радостно выпалил осоловевший возница.

— В Алафузовский сад, любезный.

Клим Пантелеевич раскрыл украшенную народными узорами прямоугольную коробочку любимого монпансье, выбрал желтую конфетку и положил ее под язык. Прикрыв глаза, он устало откинулся на кожаную спинку сиденья. «Что ж, сегодня многое прояснилось, и круг подозреваемых значительно сузился, правда, улик еще маловато, а вот сомнений хоть отбавляй, — анализировал присяжный поверенный. — Дай-то бог, чтобы я не ошибся! Жаль, что времени совсем не осталось. Но ничего, на днях я поймаю этого нетопыря-душегуба. Надо только шире растянуть в темноте белую простыню, и тогда ослепленная жадностью тварь обязательно в нее попадется. Кстати, помнится, Елизавета Родионовна жаловалось на странное кровоточащее пятно…» От неожиданности присяжный поверенный проглотил конфетку и быстро достал золотой хронометр Мозера. Часы показывали без четверти пять пополудни. «Надо же, как удачно! Ну вот, я всегда говорил, что сласти стимулируют мыслительный процесс», — усмехнулся про себя Клим Пантелеевич.

И только серой молодой лошадке до людских страстей не было никакого дела. Она живо неслась под гору, выстукивая железными подковами незатейливую мелодию одноконного экипажа.

17 Острог

Городской Тюремный замок, воздвигнутый еще в середине девятнадцатого века, считался в те времена окраинным, забытым богом местом. Раскинувшийся перед ним пустырь окрестили Петропавловской площадью — в честь острожной домовой церкви Святых апостолов Петра и Павла. Перед его высокими стенами постепенно возник стихийный рынок, кормивший не только надзирателей, но и состоятельных сидельцев.

Время шло, и крытые соломой выбеленные саманные хатки обступали мрачные казематы со всех сторон. Появились улицы. Одна из них, Шипкинская, начиналась тюрьмой и через три квартала оканчивалась Даниловским кладбищем.

Иногда по утрам из скрипучих ворот показывались унылые похоронные дроги с гробом, сколоченным из серых неструганых досок, и с таким же крестом с номерком. За ними шли два колодника в серых халатах и один конвойный, вооруженный шашкой и револьвером системы «Смит-Вессон». Батюшка из домовой церкви отпевал усопшего прямо в тюремном дворе и на погост выходить не удосуживался. Хоронили арестантов в дальнем углу кладбища, рядом с зарослями дикого терновника. Свежевырытая могила, будто чудище из потустороннего мира, заглатывала останки очередного так и не раскаявшегося грешника. Весть о смерти узника облетала сидельцев со скоростью мухи.

Подследственный Шахманский не спал уже второй день. В камере было душно и сыро. Запах махорки и человеческого пота резал глаза и не давал дышать. Пришло время обеда, и зловония отхожего места смешались с приторно-кислым паром капустных щей. Маленькое, размером с обыкновенную форточку зарешеченное окно почти не пропускало солнечного света. Коллежский секретарь сидел в одном исподнем и плакал.

— Что ж это ты, лорнетка канцелярская, тоску на честных арестантов нагоняешь? — не выпуская изо рта цигарку, а из рук карт, процедил сквозь зубы рыжий курчавый парень в линялой косоворотке. — А ну давай «Барыню» спляши. Ну! — жулик бросил грозный взгляд в сторону поджавшего босые ноги сидельца.

— Вы же обещали вчера, что оставите меня в покое, если я отдам вам всю одежду, — плаксиво пробубнил недавний чиновник.

— Вчерашнего числа вчерашний разговор был, а сегодняшнего — сегодний. Тебя давеча, мил человек, никто и не трогал. А Митька-абротник [21] даже с тобой харчем поделился, да только, смотрю, тебе наша арестантская пайка не глянется… гребуешь [22] , значит, барчук [23] . Так что давай пляши!

21

Абротник (уст., жарг.) — конокрад (прим. авт.).

22

Гребовать (южнорусское просторечие) — брезговать (прим. авт.).

23

Барчук (уст., жарг.) — господин, франт (прим. авт.).

Аркадий спрыгнул на холодный цементный пол и почувствовал, как тело пошло мелкой противной дрожью. Всхлипывая, он затравленно огляделся по сторонам, силясь прочесть в глазах сокамерников сострадание, но так и не нашел ни одного сочувствующего взгляда. Он попытался улыбнуться — вышла гримаса.

В этот момент послышался скрежет замка, и деревянная, обитая железом дверь с надрывом отворилась. С нар мгновенно исчезли карты, и в ту же секунду игроки оказались на своих местах.

— Шахманский, на допрос, — прокричал старший надзиратель.

Заключенный в кальсонах и нательной рубахе пошлепал босыми ногами к выходу. Увидев, что подследственный в одном исподнем, охранник предупредил:

— Если через минуту его не оденете — пеняйте на себя.

Дверь захлопнулась. В Шахманского полетели грязные штаны, линялая сорочка и чьи-то поношенные штиблеты со сбитыми каблуками и рваными носами.

Вскоре, пройдя по длинным коридорам и нескончаемым лестницам, затворник оказался в небольшом узком помещении с табуретом и столом, за которым восседал Глеб Парамонович Кошкидько.

— Присаживайтесь, Аркадий Викторович. Мне хотелось бы помочь вам…

— Я знал, что правда восторжествует, — запричитал Шахманский и, закрыв лицо руками, стал сотрясаться в частых глухих рыданиях. — Спасибо вам.

— Да позвольте же, милостивый государь! За что ж вы меня благодарите? — недоуменно спросил Кошкидько.

— За справедливость, за милость божью, — лепетал заключенный. — Вы, Глеб Парамонович, во всем разберетесь и освободите меня. Я вам верю.

— Конечно-конечно, Аркадий Викторович, можете не сомневаться… но прежде я бы посоветовал вам облегчить душу, признаться во всем и покаяться. На вас лежит грех, и чем быстрее вы снимете со своего сердца этот тяжелый камень, тем скорее обретете душевный покой. Суд учтет ваше чистосердечное признание, и я думаю, что лет через десять вы снова вернетесь к нормальной жизни. Вы еще совсем молоды и…