Тайна расстрелянного генерала

Он был, как она успела выяснить, давно женат. Но это, по всей видимости, не прибавило ему опыта. Скорее даже наоборот. Семейная жизнь и партийная дисциплина - вот что портит мужиков. Любовь на стороне для него не счастье, не подарок судьбы, а новое испытание, моральный урон, ответственность перед партией. Откуда возьмутся в таком разе интерес, уверенность, энергия чувств? Его надо завоевывать долго, терпеливо неважно, какой ценой. Нерешительность мужскую можно победить двумя средствами: терпением и привычкой.

Выбрав для себя манеру поведения, Людмила повеселела и даже отодвинулась от Дмитрия Григорьевича. Он успокоился и стал следить за дорогой, точно хотел запомнить путь. Надежда, по-видимому, не произвела на него впечатления. И это тоже было ей на руку. Людмила мгновенно рассчитала, что Митя не из тех, кто предпочитает сверстницам зеленую молодежь. Да и на него эта самая молодежь не будет заглядываться. Людмила еще раз оценивающе посмотрела на Митю. Первое впечатление - крепости - усилилось. От невысокой фигуры, широких, чуть сутуловатых плеч веяло уверенностью. Да ведь пора уже, не юноша. Лицо грубое. Длинноватый нос положил предел тому, что когда-нибудь эта физиономия будет названа красивой. А мужчине это не обязательно. То, что недодала природа, завоевал он сам: властный взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз, генеральский, отлично сшитый мундир.

И звезда героя! Неужто в финскую, откуда привезли больше гробов, чем побед? Да кто как воевал. И была же еще Испания. Спросить - не ответит. Все секреты и секреты.

– Ты золотую звезду на финской получил?
– спросила она.

Павлов качнул головой, обронив одно только слово:

– Гвадалахара!

Людмила Павловна с мечтательным выражением раскрыла глаза.

– Как бы хотелось побывать в Испании, - сказала она.
– Или хотя бы во Франции. При слове "Гвадалахара" представляю себе горные хребты, мандариновые рощи, реки с прозрачной водой и над ними вечно голубое небо.

Дмитрий Григорьевич вспомнил, с каким ужасающим скрежетом танки царапались по склонам, выбрасывая гусеницами пыльную щебенку, и солнце выжигало на броне масляную слизь.

– Ничего вечного не бывает, - буркнул он, как будто боднув головой душный воздух кабины.
– Я, например, опять в Гвадалахару без приказа не поеду. Осенью и зимой там слякоть и грязь. Одежда, одеяла не просыхают. Зато летом - что Сахара. В танке сидеть трудно, как будто тебя медленно зажаривают в духовке. Температура в броне шестьдесят пять градусов, дышать нечем, пот льет в глаза, мешает наблюдению. А надо еще стрелять и атаковать. Потому что враг тоже не молчит. Ему не легче нашего. А он лезет, воет и огонька подбрасывает. Там все противотанковое - и климат, и местность, и люди, - добавил он после некоторого молчания.
– Рельеф хуже не придумаешь. Скалистые холмы, узкие ущелья, каменистые рвы и овраги. Жиденькие оливковые рощи, где трудно укрыться. Маневр танков затруднителен.

– А почему люди противотанковые?
– поинтересовалась Надежда. Дочь командира, она в этом смыслила больше, чем Людмила.

Павлов впервые обратил на нее внимание и повернулся.

– Не понимают!
– воскликнул он весело, хотя глаза блеснули серьезно и жестко.
– Думают, что танки это ходячие пушки. Куда танк, туда и они. Пошел танк подзаправиться бензином в тыл или боекомплектом, например. Пехота снимается с занятого рубежа. Думают, начался отход. А во время атаки танкисты не только ведут огонь, но и оглядываются: не отстала ли пехота, не потеряла ли тебя из виду. А пейзаж... Иногда едешь, бывало, кругом ни деревца, ни кустика. Лишь огромные песчаные холмы. Песок хрустит на зубах, белая пыль покрывает одежду. Нет! Испанцы должны жить в Испании, а русские - в России!

– Скоро, говорят, новая война будет. С немцами, - обронила Людмила.

Павлов обернулся, но видно было, как затылок его напружинился. От возмущения и твердого мнения, которое он имел.

– Плюнь тому в глаза. И назови паникером, - пророкотал он.

Обе женщины подумали, что уж генерал-то армии знает в таком деле толк. Надежду резануло воспоминание об отце, который мог так же вот сидеть в машине, высказывать авторитетное мнение. И к нему, затаив дыхание, прислушивались бы люди, как она сейчас. А Людмила Павловна расслабилась, улыбнулась, точно получила давно обещанный подарок, и откинулась на сиденье вольно и свободно. В мыслях своих она топталась вокруг сегодняшней удачи: "Нашла! Заполучила! А там как выведет судьба".

В это же время и Павлов предался воспоминаниям, но они у него выстраивались по-другому. Словно любовь вернулась вновь, и он опять не дотягивал перед Людмилой в чинах и званиях. Таинство черных глаз завораживало так же, как в те дальние времена, когда он ее встретил. Было это в Омске, когда он учился в Высшей военной школе Сибири. Не было, наверное, курсанта, который не мечтал бы о быстрой, как огонь, Люське. Курсанты были опытные, крепкие парни с боевыми заслугами. У самого Павлова осталась за плечами гражданская - взятие Перекопа, сабельные схватки с головорезами батьки Махно. А тут вдруг все разучились командовать. Люська вертела каждым, как хотела. И конечно, охмуряла самых видных.

Он же, Павлов, не побоялся с ними соперничать. Открыл Люське свое сердце. Явился к ней в метель, в пургу. Иного времени не нашел. Будто леший, весь в снегу завалился в общагу к медичкам. Сидевшие в живописном беспорядке подруги тотчас вышли. Люська даже крикнула им вслед, испугавшись: "Девчонки! Вы чё?.."

Потом поняла, что он не пьян, не вооружен. Успокоилась.

* * *

Самое неподходящее время выбрал тогда Митрий для объяснения. С ней закрутил роман его одногодок Паша Выходцев. Сероглазый, башковитый, с пышной копной соломенных волос. Люська ему едва доставала до плеча. Про Выходцева говорили: ни одной юбки не пропустит. И точно - за время курсов его сопровождали бабьи слезы и любовь. К тому и другому он относился легко. Митя иногда поражался: отчего бывает такая легкость в человеке - от характера или судьбы? У них на Тамбовщине мужиков повыбили войны. Одни бабы остались. Поэтому Пашка подростком постигал науку любви у сорокалетних женщин и постепенно довел возраст своих подружек до семнадцати. Сливки снимал. Так что Люська в свои девятнадцать была для него стара. Но роман у них разгорелся. Это Митя потом узнал. И вляпался со своим объяснением как кур в ощип. Когда, хлопая заснеженными ресницами, безо всякой подготовки предложил Люське любовь и жизнь - это, конечно, с мороза, - она поглядела на него внимательно и коснулась плеча. Либо хотела почистить снег, либо, наоборот, отметить его невозможно маленький рост. Но сказала глубоким, проникновенным голосом:

– Ну что ты, Митя! Ты еще... такой мальчик.

И вдруг рассмеялась звонко, заливисто, словно его слова ничего не значили и не содержали никакого секрета для других. И вся школа узнала о его конфузе. Те парни, к которым Люська благоволила, конечно, получили свое. Это опять же сразу становилось известно. Оттого Митино поражение выглядело еще горше и забавнее. Ладно. Хватит память бередить, оборвал он сам себя. С чем осталась Людмила? Из курсантов школы тогда никто на ней не женился. Известно, обжегшись на молоке, дуешь на воду. Потерпев поражение на любовном фронте, Митя ударился в пьяный загул. Не появись тогда Шурочка, неизвестно, как сложились бы его служба и жизнь. С Люськой он точно бы погиб. А Шурочка спасла. Сделала невозможное возможным. Так и не догадалась, что рядом с ней разбитый, раздавленный мужик. Легко создала семью, родила двоих детей. Ну и что же, что потом хрупкое создание превратилось в малоподвижную, рыхлую женщину? Всем-всем он обязан ей. И подвигом в Испании, и генеральскими звездами. Отчего же забытая Люся возникла вновь - как в сказке, как во сне? И так же, как во сне, сердце заходится от необъяснимого восторга и тяги к воображаемой гаремной жути. Вся загадка в ее глазах, устремленных на него. В них, бездонных, вся тайна, ответ на сложные проблемы, которые любой женщине покажутся простыми, даже пустячными. При ней ему всегда хотелось что-то доказать. И с ней бы он точно кончил жизнь где-нибудь под забором. Да, встречи с прежней, неудавшейся любовью ему противопоказаны.

Утвердившись в этой мысли, он тем не менее дал Людмиле номер служебного телефона и не то чтобы разрешил, а прямо-таки просил позвонить.

Маленький домик, куда они приехали, поразил его своим ветхим видом и простотой обстановки, если не сказать - убогостью. Он даже не сразу сообразил, где они находятся.

– Ты, конечно, привык к генеральским апартаментам, - сказала нараспев Людмила, окинув его внимательным взглядом.
– А у нас тут скромно. Ты уж извини.

Надежда сжалась от стыда. По ее разумению, вовсе незачем было тетке притворяться и заискивать.

– Нет, очень мило! Очень мило!
– ответил генерал, оглядывая разрисованные цветочками обои на тонких дощатых стенах и оконню занавеску с чайками.
– Так у меня было в Черкизовке!

Людмила быстро взглянула на него, ничего не сказав. В Черкизовку молодого комэска Павлова отправили как в ссылку, когда его карьера стала рушиться. А началось это после того, как она ему отказала. Очень хорошо помнилось, как, лобастый, угрюмый, он появлялся всюду, куда приходила она. Волком смотрел на высоченных кавалеров. С Пашей Выходцевым даже схватился, чуть до пистолетов не дошло.