Тайна рукописного Корана
Шрифт:
— Это еще что за кожаная куртка в моем доме? — словно бы ничего не зная, угрюмо бросил Исмаил, скривив свое измученное, помятое тяжелым сном лицо. — Комиссар?
— Да, комиссар! — ответил Умар из Адага.
— Большевик?
— Да. Умар из Адага я.
— И что же ищет бывший абрек, а ныне большевик в моем хуторе? — спросил Исмаил, обращаясь к племяннику.
— Я нашел здесь добрых людей и навожу порядок! — вместо Сулеймана ответил Умар из Адага.
— Не тебя спрашиваю! — рявкнул Исмаил. Острым своим нюхом он уже почуял, что, пока он предавался горю, племянник, не раз благосклонно высказывавшийся о большевиках, теперь и вовсе переметнулся
— Нам некуда больше деваться, дядя. И ты напрасно возмущаешься! — сказал Сулейман. — К тому же ты ведь и так расстроен, побереги себя. И постарайся поразмыслить, может и сам поймешь, что к чему.
— Ничего не понимаю, о чем ты? Кому это «нам» некуда деваться? — Понимать-то он понимал, но уж очень ему не нравилась самостоятельность племянника.
— Могу объяснить: нам — это нам с тобой. Если мы не с турками, если мы против Бичерахова и если мы не выполняем приказов Горского правительства, то позволь мне спросить, с кем же мы тогда?
— Ни с кем я! Сам по себе! Мои люди и я!
— Смешно… Нет у тебя твоих людей.
— Как нет? А где же они, мои бойцы?
— Ты доверил их мне, вот я и распорядился…
— Отдал их комиссарам?
— Да. Это лучше, чем оказаться ни с чем и ни с кем.
— Безмозглый осел! Да чтоб твой род передох, чтоб тебе ослепнуть, околеть! Ты понимаешь, что ты наделал? Исмаил — и вдруг комиссары, а? Где мои бойцы? Немедленно выстроить их на майдане, я сам спрошу их, с кем они и за кого… Я приказываю, я хочу с ними поговорить! — Лицо его исказилось в злобной гримасе.
— Комиссар, сделай одолжение, — обратился Сулейман к Умару из Адага, — собери людей, а я пока побеседую с дядей. Быка за рога не удержал, теперь, видишь, хочет за хвост ухватиться…
— Мне не о чем разговаривать с родственником, который выбивает столбы из-под фундамента своего же дома.
— Не о чем, а придется. Припомни мудрое слово: лягнешь доброе, останешься со злом. У тебя теперь выбора нет!
— Ты еще и грозишь мне? Если бы у кошки крылья… Может, и арестуешь?
— Если понадобится…
— Сын блудницы! Убирайся к себе в Астрахань! — И Исмаил вдруг с размаху потной ладонью своей влепил племяннику пощечину, да с такой силой, что звук ее долетел даже до комиссара, спускавшегося по лестнице.
В блуждающих, мутных глазах Исмаила перемешались и ненависть и бессильная ярость.
— Ну вот что, дядя! Будь на твоем месте любой другой, я бы не задумываясь застрелил его. Тебе прощаю. Но пусть это будет в первый и в последний раз, что ты беснуешься. Пора во всем разобраться. Не думай, я тоже не дурак. Раз принял такое решение, значит, считаю, что так и надо поступать. Осмотрись вокруг. Постарайся понять, что делается в России. Молодая советская власть борется и побеждает. Идти против народа в таких обстоятельствах равносильно самоубийству. Не думай, что я во всем подчинился большевику Умару из Адага. Просто я понимаю, что правда сейчас на их стороне. И должен тебе сказать, что мне тоже нелегко было с этим согласиться. Но когда я увидел, каким пламенем зажжены люди, я осознал, что с этого пути уже не свернешь… Если мы не пойдем за ними и даже впереди них, они нас растопчут…
— Я давно чувствовал, что из тебя не высечь искры для большого пожара.
— То, что сделал я, пришлось по душе твоим людям. Рано или поздно они все равно отвернулись бы от нас. Так не лучше ли быть с ними, под их защитой, чем оставаться в одиночестве? Пойми
же наконец меня!— И ты уверен, что большевики так сильны?
— Сила не в них одних, она в тех, кто готов идти за ними в огонь и в воду. А это народ…
— «Народ, сила», — раздраженно повторил Исмаил.
И даже в этом раздражении Сулейман уловил нотку здравого смысла. «Неужели что-то поймет?» — подумал он. В это время доложили, что оба отряда построены на майдане. Исмаил осмотрел себя, поправил маузер на ремне и решительно шагнул из комнаты. Сулейман последовал за ним.
Бойцы удивили Исмаила своим необычно бравым видом и даже какой-то выправкой. Люди попросту преобразились. На лицах и следа не осталось от былой обреченной покорности. Глаза у всех горели достоинством и гордостью. Это, с одной стороны, обрадовало Исмаила, а с другой — задело по самолюбию.
— Чьи вы бойцы?! — спросил он, и это прозвучало очень глупо.
Приличия ради следовало сначала хотя бы поздороваться с людьми, поздравить с победой, которую они одержали над турками… Ему не ответили. Он повторил свой вопрос и снова не получил ответа. Тогда Исмаил поманил к себе пальцем одного бойца. Мухамедом его звали. Он тихо подъехал и спешился перед Исмаилом. Сейчас это был не тот человек, каким хозяин знал его раньше. Он смело смотрел вперед.
— Вот ты, скажи мне, — спросил Исмаил, — кому ты служишь?
— До сегодняшнего дня я и сам толком не знал, — ответил боец, — а теперь знаю. Я служу соплеменникам своим и моему истерзанному краю.
— Кто твои враги?
— Все те, под чьим гнетом стонут наши аулы…
— Кто друзья у тебя?
— Друзья народа — мои друзья!
— А я кто?
— Ты родич нашего командира, дядей ему приходишься.
— И все?
— Да, все. Просто родственник.
— Ах ты, собачий сын! Родственник шакала! — вскинулся было Исмаил, но боец перебил его:
— Прошу уважать других, если хочешь, чтобы тебя уважали, Исмаил. Ты такой же, как и мы, — будешь с нами хорош, и мы с тобой добром…
— Да с кем ты разговариваешь? Забыл, чей хлеб ешь?
— Упрекаешь хлебом? Могу сказать, чей хлеб мы едим. Не твой. Хлеб принадлежит земледельцу, тому, кто его растил. А ты не пахал, не сеял, не собирал и даже тесто не месил…
— А чья это лошадь, уздечку которой ты держишь?
— Моя, пока я в отряде красных бойцов.
— Чье оружие у тебя в руках?
— Мое, пока я боец народа.
— И все вы так думаете? — обернулся Исмаил к своим, еще вчера вроде бы верным бойцам, показывая плетью на Мухамеда.
— Да, все так думаем! — хором ответили бойцы.
— И вы ничем не считаете себя обязанными мне? Мне, Исмаилу из хутора Талги, хозяину этой долины?
— Ничем! Кроме благодарности за то, что ты собрал нас здесь.
Комиссар Умар из Адага и командир этих красных отрядов Сулейман Талгинский переглянулись и усмехнулись. Исмаил, как ни странно, вдруг растерялся… Он не знал, что ему еще сказать и что делать. Наступило долгое томительное молчание.
— Да чтоб ваш род передох! — крикнул он наконец в сердцах…
— Не передохнет. У нашего рода, уважаемый Исмаил, корни глубокие, и имя ему — народ! — сказал Муха-мед. — Несмотря ни на что, Исмаил, я тебя уважаю. Жизнь ты устроить умеешь. Будь с нами. Начнем вместе устраивать жизнь своего народа.
— Кто вдолбил в тебя эти премудрости?
— Добрые люди!
Мухамед чувствовал себя довольным и даже счастливым оттого, что вдруг так вот просто разговаривает с бывшим своим хозяином.