Тайная вечеря

— А что с ним?

— Он еле дышит и с каждой секундой становится все бледнее.

Леонардо с любопытством взглянул на перебинтованные руки Джорджио, догадавшись, что перед ним один из монахов, которые несколько дней назад подверглись нападению в окрестностях Милана.

— Если вас интересует мое мнение, — вмешался он, — я полагаю, что ваш брат страдает от туберкулеза. Это смертельная болезнь. От нее нет спасения.

— Что вы имеете в виду?

— Симптомы, только что описанные вами, характерны для туберкулеза. Позвольте смиренно предложить вам воспользоваться моими медицинскими познаниями, чтобы облегчить его страдания. Я хорошо знаю человеческое тело и мог бы предложить эффективное лечение.

— Вы? — перебил его Банделло. — Я думал, вы ненавидите...

— Оставьте, приор. Как я могу желать зла человеку, перед которым я в долгу? Вы ведь помните, что брат Бенедетто позировал мне для портрета святого Фомы? Смог бы я возненавидеть Елену, которая вдохновила меня на образ Иоанна? Или библиотекаря, наделившего своими чертами Иуду? Нет. Я обязан вашему брату портретом одного из самых важных апостолов.

Приор выразил свое согласие наклоном головы. Он не уловил иронии, заключенной в словах собеседника. В образе святого Фомы действительно были собраны черты помолодевшего брата Бенедетто. Тосканец даже взял на себя труд написать его в профиль, чтобы скрыть тяжелое увечье монаха. Не вызывало сомнения и то, что Бенедетто и маэстро уже давно не находят общего языка.

Получив благословение Банделло, Леонардо быстро собрал кисти, закрыл склянки с красками и легким шагом направился в больницу. По пути к ним присоединился брат Никола, который уже нес сосуд с освященной водой, горшочек с елеем и серебряное кропило.

Они нашли брата Бенедетто в изоляторе на втором этаже, в одной из немногих отдельных комнат. Он одиноко лежал на застеленной постели, отгороженной от остальной комнаты широким льняным пологом, свисающим с потолка.

Подойдя к этой узкой и убогой кровати, маэсгро попросил монахов подождать в саду. Он объяснил им, что первая фаза лечения требует определенной интимности и что очень немногие люди, подобно ему, не рискуют заразиться смертоносными парами туберкулеза.

Когда Леонардо остался один у постели одноглазого монаха, он отвел в сторону разделяющую их ткань и молча уставился на старого брюзгу. «Почему до сих пор не изобретен аппарат, избавляющий от врагов?» — подумал он. Собравшись с духом, великан да Винчи легонько потряс Бенедетто, чтобы разбудить его.

— Вы? — От неожиданности брат Бенедетто приподнялся. — Но какого черта вы здесь делаете?

Леонардо с любопытством смотрел на умирающего. Тот выглядел еще хуже, чем он ожидал. Голубоватые тени на щеках не предвещали ничего хорошего.

— Мне рассказали, что на вас напали, брат. Я искренне вам сочувствую.

— Не будьте фарисеем, мастер Леонардо. — Бенедетто закашлялся, исторгнув новую порцию мокроты. — Вам известно о том, что случилось, не хуже, чем мне.

— Если вы так думаете...

— Это были ваши братья из Конкореццo, не так ли? Эти ублюдки, отрицающие Бога и не признающие божественную природу Сына Человеческого... Убирайтесь! Дайте мне умереть с миром!

— Я пришел поговорить с вами, как только узнал о вашей болезни, Бенедетто. Мне кажется, вы торопитесь с суждениями. Впрочем, как всегда. Люди, о которых вы говорите, не отрицают Бога. Это истинные христиане, поклоняющиеся Спасителю так, как это делали первые апостолы.

— Довольно! Я не желаю больше слушать! Незачем все это рассказывать мне! Уходите!

От ярости лицо одноглазого налилось кровью.

— Если вы задумаетесь над этим хотя бы на минуту, падре, то поймете, что, сохранив вам жизнь, эти «ублюдки» проявили безграничное милосердие. В конце концов, им известно, что вы хладнокровно убили нескольких братьев.

Ярость монаха сменилась изумлением. Он широко открыл, а затем закрыл глаза.

— Что вы себе позволяете, Леонардо?

— Мне известно, во что вы превратились, Бенедетто. Мне также известно, что вы сделали все возможное, чтобы изгнать меня отсюда, оставив в неведении окружающих. Сначала вы убили брата Александра. Затем вы пронзили сердце брата Джулио. Все это потрясло братьев, идущих путем чистоты...

— Скорее, путем ереси.

Единственный глаз Бенедетто засверкал, как луна.

— Вы также посылали в Рим апокалиптические и анонимные послания, подписанные исключительно для того, чтобы против меня начали тайное расследование, а вы при этом оставались бы в стороне. Разве я не прав?

— Будьте вы прокляты, Леонардо! — из груди монаха вырвался хрип. — Будьте прокляты на веки вечные!

Живописец отвязал от пояса белую парусиновую суму, с которой никогда не расставался, и с невозмутимым видом положил ее на кровать. Она казалась увесистее, чем обычно. Маэстро торжественно расстегнул ее и извлек небольшую книгу в синем переплете.

— Узнаете? — хитро улыбнулся он. — Хотя вы и проклинаете меня, падре, я пришел отпустить вам грехи. И даровать спасение. Все мы Божьи души и заслуживаем его. — Единственный зрачок Бенедетто взволнованно расширился, когда он увидел этот том так близко. — Ведь это то, что вы искали, не так ли?

— Inte... rrogatio Johan... nis, — прочел Бенедетто тисненное на корешке название. — Последний завет Иоанна! Книга ответов Спасителя, данных им своему любимому ученику во время тайной вечери, состоявшейся в Царствии Небесном.

— La Cena Secreta. Да, это она. Книга, которую я намерен открыть миру.

Бенедетто вытянул вперед тонкую руку и коснулся переплета.

— Если сделаете это, вы покончите с христианством, — произнес он, пытаясь не делать глубоких вдохов. — Эта книга проклята. В этом мире никто не заслуживает того, чтобы прочитать ее... А в другом, рядом с нашим Вечным Отцом, она никому не нужна. Сожгите ее!

— Однако было время, когда вы стремились заполучить ее.

— Верно, — проворчал одноглазый. — Но я осознал грех гордыни, в который был вовлечен. Поэтому я и покинул вашу организацию. Поэтому я перестал на вас работать. Вы прельстили меня, как и братьев Александра и Гиберто, но я вовремя разгадал вашу хитрость, — в отчаянии бормотал Бенедетто, — и мне удалось от вас освободиться. — Одноглазый, побледнев, прижал руку к груди и осипшим голосом продолжал: — Я знаю, чего вы хотите, Леонардо. Вы прибыли в католический Милан со своими экстравагантными идеями... Ваши друзья: Боттичелли, Рафаэль, Фичино — забили вам голову бессмысленными представлениями о Боге. И теперь вы хотите дать миру формулу, которая позволит общаться с Богом без посредничества Церкви.

— Как это делал Иоанн.

— Если парод поверит этой книге, если он узнает, что Иоанн общался с Господом в Царствии Небесном и вернулся с небес, чтобы написать об этом, священники церкви Петра никому более не будут нужны.

— Я вижу, вы все поняли.

— Я также понял, что иль Моро вас все это время поддерживал, потому что... — он опять закашлялся, — потому что, ослабляя Рим, он крепнет сам. Вы пишете свои картины с целью изменить веру добрых христиан. Вы дьявол. Сын Люцифера.

Маэстро улыбнулся. Умирающий монах был не в состоянии понять глубины его плана. Долгие месяцы Леонардо позволял художникам из Франции и Италии изучать «Вечерю» и делать с нее копии. Потрясенные его техникой и необычным расположением действующих лиц, живописцы Андреа Соларио, Джампетрино, Бонсиньори, Буганса и многие другие многократно воспроизвели его картину, распространяя ее по всей Европе. Кроме того, избранная им спорная техника a secco [61] ввиду ее недолговечности, превратила план по копированию его произведения в не терпящее отлагательства предприятие. Чуду «Вечери» суждено было исчезнуть по замыслу самого ее создателя. Только длительные, скрупулезные, тщательно спланированные усилия по его копированию и повсеместному распространению могли спасти истинный замысел маэстро...

61

Сухая (итал.)