Тайны имперской канцелярии

– А документы вы нашли ?
– обеспокоенно спросил Иван Алексеевич, - или Василий ничего не сказал об этом?

– Скажет еще, - хмуро ответил Николай и, одевая перчатку на руку, крепко сжал потом ее в кулак.

– Желаю вам удачи, - неизвестно почему сказал Иван Алексеевич.

– Спасибо, - немного добрее ответил царь, отходя от него к двери, - думаю, к этому времени выздоровеешь.

– К какому?
– удивленно спросил граф.

– К рождеству, - спокойно и уже совсем мягко отвечал царь.

– Попробую, - скромно ответил Иван Алексеевич.

– Ладно, мне пора. Выздоравливай и готовься занять новое место.

– Мне ничего не нужно, - поспешил заверить губернатор.

– Поговорим после, - ответил царь и вышел из комнаты.

Внизу снова послышался небольшой шум, а затем скрип закрывающейся двери. Вскоре на улице шумно заржали лошади, и донесся свист плети.

– Хоть бы не расшибся, - тихо сказал граф, укладываясь обратно в постель, но вряд ли это произойдет, как со мной. Он ведь царь, а не простой человек. Хотя, какая разница. Люди - они все одинаковы. Даже цари...

Глава 10

Минут через пятнадцать в комнату вошел Иннокентий и молча присел рядом на стул.

– Ну, как разговор с новоиспеченным государем?
– поинтересовался он.

– Да, так, - вздохнул граф, - все, как и прежде. Кто донес - тому и награда.

– Что, сулил новую должность?

– Да, но я не согласился, - поспешил заверить граф.

 - Ну и напрасно, - ответил лекарь.

 - Почему же?
– удивилея губернатор.
– Я ведь честно этого не хочу.

– Зато хотят другие, - мудро заметил Иннокентий, - понимаете, Иван Алексеевич, ведь человек способен принести больше пользы остальным, если он выступает повыше в ранге и должности.

– Да, это так, - согласился граф, - видимо, сожалея о сказанном ранее.

– Да, вы не сожалейте, - предостерег его знахарь, - все еще впереди. Это только начало всего или та первостепеннейшая величина, из которой произрастает иное.

– Ну, в этом я мало еще понимаю, - ответил граф, - а вот в своем деле несколько больше.

– Вот и правильно, - согласился Иннокентий, - так и надобно. Где знаешь, туда и иди.

– Несподручно мне как-то все это, - честно признался губернатор, - будто я изменил самому себе.

– Это ложная тревога, - успокоил его Иннокентий, - в жизни всякое случается. Вы ведь никого лично не предали, хотя и могли. Но дело не только в этом. Не всякий способен понять правильно то, что с ним в жизни происходит, или то, что окружает других. Именно в этом и кроется ошибка многих. Они верят только себе и своему наружному чувству: будь-то долг, обязанность или что-то еще. А внутри никто не покается. И только спустя время, когда выясняется, что нужно было не делать того или иного, они понимают, что сделали ошибку, хотя в душе и не чувствуют этого. И это уже настоящая беда. А то, что вы сегодня предупредили царя, ничего само по себе не значит. Он может не принять это на веру. Может поступить по-иному. И не ваша в том вина, что скажется так или иначе. Вы лишь часть этого огромного колеса жизни, также как и остальные. Свое, изнутри идущее и вдаль глубоко смотрящее, вы произнесли. Дело остается за остальными. Сумеют ли они понять это или нет - в этом и заключается мудрость жизни. Кто-то приобретает, а кто-то и теряет. И не нам сейчас судить о том, что случится далее. Судить будут те, кто будет после нас и других, живущих в этом времени. И если они докопаются, как вы сейчас до истины, идущей изнутри, то честь и хвала им. Но если же поймут только снаружи, то придется еще долго ждать чего-то вообще нового и сокровенного.

– Тайное всегда становится явью, - тихо произнес граф, словно продолжая мысль своего собеседника..

– Да, - так же тихо проронил знахарь и встал с табурета.

– Ты куда-то уходишь?
– спросил Иван Алексеевич.

– Да, пойду, поразмыслю кое о чем, - ответил тот и направился в выходу.

– Ну, что ж, и я также, пожалуй, займусь этим, - тихо произнес граф, смотря вслед уходящему другу.

Жизнь сыграла с ними обоими свою злую шутку.

Вскоре после того декабрьского злополучного восстания, когда захотевшие что-либо изменить, так и не добились ничего, Иннокентий попал в ледоход и утонул, так и не свершив до конца задуманного.

Это было уже весной. Граф, как и прежде, занимался своей службой и добродетелью.

Николай не повысил его, но и не обратил ниже. Все осталось, как и раньше. И губернатор изо всех сил старался донять то, чего ему так недоставало в его проходной жизни.

В конце концов, совсем измучившись в своих собственных домоганиях, он оставил свою последнюю опору или должность и обратился сам к себе, занявшись чистописанием и философией.

Документы бесследно исчезли, и долгое время о них вообще ничего не было слышно. Граф не пытался что-либо раскопать по этому поводу, но в то же время не упускал вопрос из виду.

И вот, уже в конце лета, он как-то решил навестить жену покойного друга.

Оказавшись на месте, Иван Алексеевич бодро зазвонил в колокольчик и принялся ожидать.

Через минуту в окне дома показалась голова, а затем спустя еще одну, дверь приоткрылась. На пороге стояла довольно немолодая женщина с черным платком на голове и, казалось, с заплаканными глазами.

– Что вам угодно?
– тихо опросила она графа, видимо не признав в нем бывшего больного постояльца.

– Пелагея Макаровна, - обронил сконфузившийся граф, - это я, Иван Алексеевич, друг вашего мужа. Неужто, не помните?

– Нет, - с сожалением произнесла она и уже хотела закрыть дверь, но граф рукой попридержал ее и снова спросил:

– А что, вы в самом деле не помните или просто не хотите принимать?

– Оставьте, - спокойно произнесла она, - и не держите дверь. Я ведь сказала, что никого не знаю и вас не помню.

С этими словами дверь закрылась, и графу ничего не оставалось, как покинуть это место.

Он с сожалением посмотрел на то окошко сверху, сыгравшее в его жизни основную роль, и пошел к своей карете.

На душе как-то было муторно и противно. И не потому, что его не пустили в дом и не признали. Нет. Это была просто боль по утерянному другу и невыносимая боль утраты доверия ему близкого человека.

Хотя, чем он виноват перед ней? То, что не мог прибыть на похороны? Но ведь его не было в городе и он не знал, да и не смог бы, если бы даже захотел.

И уже садясь в карету и обращая взгляд на все то же окно, граф заметил то заплаканное лицо в нем, что видел внизу.

Женщина стояла наверху и смотрела вниз.

Это была та суровая правда ее невиновности перед другими, которая заставляет человека порой совершать немыслимое и поражать других своей намеренной добродетелью.

Ему вдруг стало жаль эту женщину, проживавшую рядом с человеком, не сумевшим найти достойного применения своему уму и знанию. Очевидно, она знала больше, нежели он сам, но молчала и не подавала виду.